Вольный Дон

Второй мужик, «правый», не выдержал, неловко достал из ножен тяжелый кавалерийский палаш и, подняв его над головой, словно топор-колун, кинулся на меня. Делает он это все грубо, сразу видно, что не воевал, а в тылу был занят, и для нашего общества, именно такие граждане, смерти не видевшие, опаснее всего. Так что церемониться и с этим не стал. Взмах шашки! Клинок до кости рассекает противнику бедро, и потоки крови хлещут на майдан.

– Уби-ли-ли!

Над майданом разносятся истошные женские голоса. Толпа сдвигается в кольцо, и я готовлюсь к тому, чтобы рубить беспощадно всех и каждого, кто встанет на моем пути. Однако на помощь приходят два казака-лоскутовца, оба из сотни силовой разведки, которая охраняет Тайную Канцелярию. Наверное, казаки увидели, что народ в кучу собирается, пошли выяснить, что же, собственно происходит, а тут я, личность им хорошо известная.

– Тихо! – кричит один из лоскутовцев. – В чем дело!?

Из людского моря появляется пожилой осанистый мужичок с солидным брюшком и большой окладистой бородой. Он указывает на меня пальцем и говорит:

– Вот он бросился на наших мужиков. Тимоху голыми руками убил, а второго, Николу, покалечил на всю жизнь.

– Это так?

Лоскутовец повернулся ко мне.

– Так, да не совсем. Этот, – кивок на убитого, – посмел меня ублюдским сыном назвать. А второй с саблей бросился, за что и получил сталью по бедру.

– Понятно. – Казак повернулся к толпе и сказал: – Забирайте своих неудачников, и пошли вон за ворота. Вам разрешили в Черкасске праздник провести, а вы тут безобразничаете. Ступайте и воздайте хвалу Господу, что этот хлопец всех ваших мужиков здесь не положил.

– Вы в сговоре! – Вскрикнул осанистый бородач. – Мы никуда не уйдем, а станем требовать разбирательства у войскового атамана.

– Ты уверен?

– Да! Требую суда!

– Вообще-то, это дело Судебного приказа, но в данном случае, можно и войскового атамана побеспокоить. – Лоскутовец недобро ощерился и взмахнул рукой в сторону войсковой избы. – Пошли!

Толпа пересекла майдан, и мы с казаками вместе с ней. Я спокоен и деловит, шашку спрятал в ножны, и готов к скорому атаманскому суду. Вроде поступил правильно, был в своем праве и наказал наглецов, но настроение испорчено.

Мы подходим к крыльцу войсковой избы. На него выносят большое резное кресло, и вскоре появляется отец. Он нетороплив и величав, выглядит как всегда хорошо и, осмотрев людское море, в которое, помимо крестьян, влились местные жители, спросил:

– В чем дело, люди добрые?

Снова появляется пожилой толстячок, который представился старейшиной общины, к коей принадлежат покойный Тимоха и раненый Никола, и выдает свою версию того, что произошло на майдане. Кондрат его расспрашивает, пару раз ловит на неточностях, и получается следующая картина.

Люди на майдане все из одного поселения, верстах в двадцати от Черкасска, в прошлом беглецы из-под Пензы, веруют в Христа, но не просто так, а с какими-то своими хитрыми вариациями, православные сектанты, короче говоря. Сегодня у них внутриобщинный праздник, во время которого они поминают свою умершую сто лет назад и не признанную Русской Православной Церковью святую. И ладно, отметили бы они этот праздник у себя в поселении, по-тихому. Но в связи с тем, что благосостояние общины в последние пару лет заметно улучшилось, и появились свободные денежные средства, решили гулять серьезно. Они получили разрешение всем селом посетить столичный собор и, по окончании праздничного мероприятия, выходя из церкви, серьезно выпили. В итоге мужики раздухарились и их потянуло на подвиги, а тут кто-то возьми и скажи, что вот он нехристь идет, который не уважает православный крест. Что дальше было, уже известно.

Старейшина удалился, вышел я и рассказал о происходящем со своей точки зрения. Понятное дело, поверили мне, так что не вызывая дополнительных свидетелей, войсковой атаман огласил свое решение сразу. Виновна вся община. И за это она должна быть выдворена с территории Войска Донского, и не просто так, а на поселение в захваченный казачьими войсками Дербент, где не хватает русскоязычного населения.

Услышав это, мужички впали в ступор, а их бабы подняли такой вой, что мне даже по душе царапнуло. Вот только решение уже было оглашено, и все что Кондрат захотел сделать, дать общинникам возможность выбора. Он поднял над головой атаманскую булаву, дождался тишины и, посмотрев на старейшину общины, произнес:

– То, что ваши мужички меня ублюдком назвали, можно забыть, они за это ответили. Но неуважения к казаку, который из похода вернулся, простить не могу и наказание не отменю. Впрочем, у вас имеется выбор.

– Какой?

Потерявший всю свою важность, старейшина общины подался к крыльцу.

– Можете не переселяться в Дербент, а вернуться в Россию.

Моментально наступившая тишина тяжким грузом придавила людей и старейшина, почесав затылок, ответил:

– Лучше в Дербент.

– Я почему-то так и подумал. – Кондрат развернулся к попавшим в нехорошую ситуацию крестьянам спиной и, уходя в войсковую избу, окликнул меня: – Никифор, за мной.