Володька-Освод

А дальше? А дальше не лучше. Свинцовые мешки с рыбой; задыхаясь, грузит их Володька в кузов бортового «ЗИЛка», с кряхтением переваливая через высоченный борт. Шурьяк в стороне, у дороги, на шухере: где там обэхээсники, — спят ли, не спят ли? И настороженные Володькины уши только и ждут длинного заливистого свиста — сигнала смертельной опасности.

Ну, а в дороге? Каждая встречная фара режет серпом по мошонке — иначе, ей-богу, не скажешь, — такой нечеловеческий страх подымается к горлу от самого низа захолодевшего живота. Да что там фара? — каждая низкая звезда кажется лучом милицейского мотоцикла: ну вот и нарвались, ну вот и приехали! Покуда доберешься до места, весь изойдешь липкой, соленой слюной. Рубашку к концу дороги хоть выжимай. А результат всех этих жутких трудов и страхов?

Володька сплюнул с горечью. Хорошо, если сотни три за ночь очистится. Это дай бог, это еще спасибо судьбе за богатый подарок, а то ведь по пути уходит больше, чем приходит. И тому дай, и этому дай, и подмажь, и поделись, — и каждый встречный-поперечный сует прямиком в Володькин карман загребущую лапу. Чего, мол, там, ты еще сколько хочешь добудешь. Сазана в Акдарье невидимо, немеряно, весь твой, на сто лет хватит, и еще детям достанется! А что останется? То и останется, что Володька сегодня, сейчас возьмет. И вот именно с этого, с кровного, тяжелым трудом и риском заработанного, все и норовят снять жирные пенки.

Да разве можно сравнить Володькины заработки с лотерейными удачами какой-то там рыжей стервы?! И никакой рыбнадзор, и никакое ГАИ, и никакой ОБХСС к ней сроду не прискребется — откуда, мол, чего взято и на какие шиши куплено? Где там. Коснись чего, она сама с них при случае слупит. А что? — те же мужики, из того же мяса сделанные, где им устоять? Да если еще и на дармовщинку, так за уши не отдерешь!

Володька хмыкнул. Он и сам недавно погорел с этой Нелькой. Закосевший был сильно, случайно набрел на подлючку, ну и не удержалась возжаждавшая душа.

Володька сладко прижмурился. Куда там Люське до ней. Против Нельки жена чистая колода. С Нелькой на постельке понежиться все одно, что в раю побывать. Не зря «бабки» берет.

Хорошо, что был при себе тогда у Володьки только четвертак. После Нельки денег, известное дело, и на трамвай не остается. Уж и грызла его потом рыжая крыса, уж и допекала, все никак не верила, что приволок ее Володька в свою осводовскую берлогу на всю ночь, имея в кармане такую малость. Уж и злилась она. Правда, Володька отдарился утром копченкой, упаковал пяток янтарных, прозрачных от жира сазанов. Это ведь, считай, по червонцу штука, вот оно полсотни и тянет, но Нелька все осталась недовольна, привыкла, проклятущая, к живым деньгам, так что уже ни во что не ставила никакие замены.

Володька усмехнулся. Ничего, возьмешь и рыбкой: там же, в своем кабаке, и пустите ее с Катькой-завзалом по четвертаку штука. Да нарезью оно еще и дороже потянет. Клиент дурак — после пол-литра и селедку за осетра сожрет!

…Во двор на сумасшедшей скорости влетела машина.

— Братан, все в порядке! — заорал шурьяк. — Мое слово — слово!

И Сашка засигналил на всю Акдарью.

— Принимай гостей!

Перебивая Сашкины крики, из машины послышался женский смех и повизгивание.

Гу-дим-м-мм! Бал-де-ем!

13

Нынешним летом Ивану Сергеевичу Никитину ударило двадцать три года.

На взгляд Ивана, возраст солидный. Уже всякое было за спиной. Вот, скажем, армия. Срочная служба. Со всеми вроде наравне лямку тянуть приходилось, а ушел с нее на гражданку Иван прапорщиком. И не куда-нибудь в вольную, цивильную жизнь, а на новую службу, почти на ту же военную — охранять от всяких ночных проходимцев народное добро в рыбохране.

Как служил на новом месте эти полтора года? Погоны скажут. В офицеры выйти за пятнадцать месяцев со средним образованием — это непросто было. Сработали и сметка, и ум, и поворотливость, и многое еще. Жизнь надо было до последней крошечки на службу положить, а и это бы не помогло, не знай Иван одного заветного слова.

Слово то было главное в Ивановой жизни и звучало так: «ЗАКОН!»

С самого первого дня своей солдатской службы, еще до присяги, трудно проходя густо подсоленный потом «курс молодого бойца», впитал Иван Сергеевич это удивительное, огромное слово. Оно потому оказалось близким Иванову сердцу, что не признавало никакой одинокой, отдельной от других жизни. Подчиняясь армейскому распорядку, ходило слово по жизни только строем. Со всех сторон его дружески подпирали другие, такой же неимоверной силищи слова.

Одно из них: «СОВЕСТЬ», стояло, почитай, вровень с «ЗАКОНОМ». Тут же рядом шагали и другие, например: «ТРУД», «ЧЕСТЬ», «ПОРЯДОК».

Слова подпирали друг друга, а уж их подпирал сам Иван. Вообще-то говоря, он ли их подпирал, или сам на них опирался, сказать трудно, а только срослись с Иваном слова эти так, что случись отдирать — то-то полилось бы кровушки.