Вологодские заговорщики

Беседа эта была приятна Деревнину уже и потому, что в последние месяцы он из лиц мужского пола видел только Гаврюшку и Антипа, служившего и сторожем, и дворником, и истопником, а с ними особо не потолкуешь — оба глупы и малознающи. Выбирался в храм Божий с внуком, оставив дома Антипа, но там особо не поговоришь. Да и не с кем — давние товарищи-подьячие да писцы в Огородники не забредают.

Он истосковался по правильной и неторопливой мужской беседе.

По дороге во время остановок, чтобы дать отдых лошадям, женщины пересаживались из саней в сани — для забавы. Авдотья с Настасьей расспрашивали про божьего человека Васятку, им отвечали: да, точно, и пропажи находил, и правду всем в глаза говорил.

— Что ж его с собой не взяли?

— А не пожелал. Сказал: желаю видеть великий пожар, в коем многие грешники сгинут. Мы ему: так и ты ведь сгинешь! А он нам: так я и есть самый великий грешник. Что тут скажешь… Хлеба ему оставили, ключ от кладовых дали — там еще припасы есть. Он за нас молиться обещал. А у него молитва — крепкая!

Обоз продвигался не слишком резво, дабы коней не изнужить. Если бы ехать так, как едут зимой купцы, меняющие коней в известных местах, то от Москвы до Вологды можно за шесть, даже за пять дней добежать. Когда везут стариков с детьми да двух брюхатых баб, да еще коней берегут, то дней требуется одиннадцать, в чем Деревнин сам и убедился.

— Ну, Вологда уж близко, — сказал Антип, успевший сдружиться с прочими кучерами, которые научили его приметам. — Вон, вишь, по правую руку колокольня? То Покровская церковь в Козлене. Когда она вот этак выглядывает — до Насон-города и пяти верст не будет. А вон там луковки — то Успенский собор. Он в самом вологодском кремле стоит, над рекой.

— Слава те, Господи! — воскликнул Деревнин. Не видел он ни креста на Покровском храме, ни пяти луковок — серые пятна стояли в глазах. Но радость Антипа чистосердечно разделил.

Кони пошли шагом. Обоз медленно втягивался в Верхний посад, в Каменье и дальше, где поселилось немало московских купцов и с ними — Кузьма Гречишников. Там они поставили амбары для товаров, сторожей наняли местных. Понемногу то полдюжины саней, а то и десяток уходили в переулки. Наконец остались только гречишниковские — с людьми и с товаром.

Семейство Деревнина только вертело головами: что за жизнь, что за счастье! Дети по улицам носятся, их выпускают за ворота, не боясь беды. Девки молодые в стайки собираются и гуляют без всякого страха. А вот сани прокатили, в санях веселые нарядные бабы — хотя веселиться и наряжаться грех, Страстная неделя вот-вот начнется. И отпускают их мужья, зная, что никакого дурна от пьяных панов не приключится.

А вот и молодцы!

Деревнинские дочки наконец-то поняли: прав был батюшка, что увез их из Москвы в этот прекрасный город. Женихи-то по улицам — толпами, толпами! Вот один верхом на сером аргамаке проехал, шапочка с отворотами набекрень, бородка золотистая, а очи соколиные!

— Скорее бы в храм Божий, — шепнула Аннушка Василисушке.

Там, в храме, не только Господу молятся да в грехах каются, там свести знакомство можно — но не с молодцом, а с его сестрицами. Батюшка-то опять велит дома сидеть да рукодельничать, а матушка выпросится с дочками в церковь, матушка все понимает! А скоро им уже пятнадцать, самые жаркие годы начинаются.

— Ну, считай, мы уже дома, — сказал Деревнину Мартьян Петрович.

С особой радостью и Деревнин, и его дочки перекрестились на деревянный храм — хорошо, что есть где благодарственный молебен отслужить. Когда Мартьян Петрович велел останавливаться у крытых ворот, Аннушка с Василисой обрадовались — до храма-то идти всего-ничего, улочку перебежать, и строгий батюшка, может, даже без присмотра отпускать будет. Рай, сущий рай эта Вологда!

Привез деревнинское семейство Гречишников на двор к брату Кузьме, а двор был в Кобылиной улице, вблизи от высокого речного берега, из окошек горниц все Заречье видать. Тот таких гостей не ожидал — Мартьян Петрович додумался вывезти из Москвы своего благодетеля в последний, можно сказать, миг. Но не выставлять же на улицу. Кузьма Петрович позвал супругу и приказчика Ивана, своего племянника, велел спешно разузнать, где можно снять за разумные деньги жилье. Позвал также конюха Никанора — посмотреть вороного возника; если Никанор одобрит, то себе оставить, а Деревнину заплатить, если не одобрит — велеть продать.

Супруга, Анна Тимофеевна, тут же забрала к себе Настасью и Авдотью с детьми, мамку Степановну и Феклушку. А внучек любезный, Гаврюшка, был оставлен при деде и слушал беседу старших с большим любопытством.

— Дивно! — сказал Деревнин. — Уж сколь по Вологде проехали — ни единого польского словечка не слышали. Как в рай попали!

— И не услышите, — ответил Кузьма Гречишников. — Я как раз был в Вологде, когда сдуру и с перепугу впустили сюда тушинцев. Да сами их потом и истребили. Полюбилась им, вишь, Вологда! У кого Вологда — у того и все Поморье, иного пути туда, пожалуй, и нет. Опять они приходили — и опять их выпроводили.