Вологодские заговорщики

Не слишком докапываясь, как так вышло, что убиенный царевич оказался жив, деловитые северяне (и торговые гости, и монахи в обителях, и зажиточные крестьяне, и рыбацкие артели) поспешили подтвердить у нового царя свои стародавние права и льготы, чтобы никто не согнал с земель и не мог увеличить налоги. Тот прислал им воеводу — Федора Нащокина, который оказался большим негодяем. Дал он им и дьяка Ивана Веригина, который додумался до глупости: запечатать в амбарах и на складах все купеческие товары. Купцы ему этого не позволили. Вскоре вологжане, претерпев от неслыханных поборов новой власти, разобрались, что к чему, раскаялись в своей опрометчивой присяге и вернули себе прежнего воеводу — Никиту Михайловича Пушкина, а также прежнего дьяка — Романа Макаровича Воронова. Потом они взяли приступом дом Булгаковых, где сидел тушинский воевода, захватили всех тушинцев и оказавшихся в городе поляков, в том числе пленных. Сгоряча всех их перебили, а трупы скинули с горы в реку Золотицу, она же потащила их в реку Вологду, и там они сгинули. Таким несложным способом вологжане перешли на сторону Москвы и заново присягнули в верности московскому царю. Царь Василий Иванович особой грамотой благодарил их, и более вологжане в политику не лезли. Воевода Скопин-Шуйский прислал им немного войска и своих воевод — Григория Бороздина да Никиту Вышеславцева. И это вологжане от души одобрили.

Храм, который краем глаза приметил Деревнин, был Ильинским, при Ильинской обители. Рядом был и другой — в честь Варлаама Хутынского, также деревянный. Вот туда и послали Гречишниковы парнишку за батюшкой — Ильинский-то холодный, его на зиму запирают, а Варлаамовский теплый, там и молебен служить.

Кузьма Петрович так был рад, что брат с семьей благополучно до Вологды добрался, что позвал гостей — иные, московские беглецы, с Мартьяном Петровичем были знакомы, иные, вологодские жители, покамест нет. Первым пришел тот, за кем было послано, отец Амвросий, и с ним купец Кондратий Акишев, на чьи средства с прошлого лета обустраивалась небогатая обитель. И тут же пришел сосед, купец Рыбников.

Заговорили о строительстве Успенского Софийского собора, начатого еще при государе Иване Васильевиче, который все еще не был толком завершен. Комнатные женщины меж тем накрывали стол, и Деревнин с Гаврюшкой только что слюнки не роняли: в Москве и до Великого поста питались чуть ли не как иноки-постники, в дороге немногим лучше, а тут с поварни прилетали сладостные запахи доброй горячей еды — хорошая стряпуха такой тебе постный пирог испечет, что пальчики оближешь.

С церковного строительства речь перескочила на покойного царя.

— Иван Васильевич великий затейник был, — сказал Кузьма. — Приехал как-то сюда на Пасху и был недоволен, что город как-то лениво укрепляют. И тут же, в великий пресветлый день, во всех храмах с амвонов объявили: всем, где бы кто ни находился, хоть ты князь, хоть ты воевода, и с женами вместе, из церкви домой не заходя и платья на смирное не переменив, идти таскать дубовые сваи к городскому рву, что потребны для укрепления городовой стены. И что тут поделаешь? Бабы взвыли — но пошли.

— Суров был государь, — согласился Деревнин и подумал: вот такого бы сейчас, чтобы погнать прочь панов без всякого сожаления.

— А то мне еще покойный батюшка рассказывал, — добавил Акишев, — что суров он был не только к людям. Поставили в Насон-городе у архиерейского дома Успенский храм. Что за город, коли в нем Успенского храма нет? Вот церковь готова, вот наш государь входит в нее, чтобы обозреть, и тут ему на голову с потолка что-то валится. Скорее всего, это был кусок штукатурки, и немалый — лицо оцарапал. Тут наш великий государь возмутился и велел новехонькую церковь разобрать. Все взмолились, насилу отговорили. Но еще долго храм стоял неосвященный — царь не велел.

— Ишь ты, вон оно как… — пробормотал Деревнин.

— А еще была большая беда из-за телят, — добавил Рыбников. — Когда стены Насон-города строили, людишки государевы оголодали и ничего иного купить себе не могли, кроме как телят. Зарезали, съели, но когда государь узнал — велел их за то казнить.

— Телятину есть — грех, — согласился отец Амвросий. — Но я иначе слыхал — будто это были не государевы людишки, а пленные поляки, им их вера дозволяет.

— Когда на Москве хозяйничал Расстрига, он тоже телятину ел, — вспомнил Деревнин. — И многим это не нравилось.

Гаврюшка слушал все эти речи с огромным любопытством. Новые знакомцы ему пришлись по душе — веселые, улыбчивые, добрые. Его растил дед, бывавший не в меру угрюм, других взрослых мужчин, кроме сторожа Антипа, Гаврюшка почитай что и не знал. Да и кого он знал? Матушку, что потихоньку баловала? Теток Аннушку и Василису, которым еще и пятнадцати не стукнуло? А соседские ребятишки — они и есть ребятишки, что с них возьмешь.