Вологодские заговорщики

Деревнин вошел в избу. Дочери уже стояли возле прялиц, разом молча поклонились.

Не такими он их помнил, не такими…

Казалось бы, прошло-то всего полгода, а они повзрослели, смотрели хмуро, и как с ними теперь говорить — старый подьячий не знал. Понял одно — прежней власти над ними у него больше нет.

— Садись, батюшка, не побрезгуй нашим угощением, — сказала Домна. — И ты, Митенька, садись. Живем мы небогато, но всем довольны. Есть, слава богу, и припасы, и чем гостей попотчевать.

Деревнин перекрестился на образа, подошел к столу и сел на указанное место. Аннушка и Василиса выставили то, что держали для гостей, — орешки, изюм, смоквы малиновые и черничные; все это была девичья утеха, а того, чем угощать мужчин, в хозяйстве не водилось.

— Вижу, вы без меня живете дружно, — сказал Деревнин. — Вижу, трудитесь…

Как спросить про Авдотью — он не знал и даже имени выговорить не мог.

— С Божьей помощью, — ответила Домна. — Утешил меня Господь, послал названых дочек. Их матушка после того переполоха, что был на канатном дворе, пришла откуда-то в избу, кое-что из своего добра в узел увязала, денег оставила, и более мы ее не видели. Отпевать, как тебя загодя отпели, мы не стали, чаем — вернется когда-нибудь. Но мы и без нее Божьей милостью хорошо живем.

— А где Степановна?

— Царствие небесное Степановне. Незадолго до Покрова прибрал ее Господь. Мы ее похоронили чин чином, и я денег дала, и Аннушка с Василисушкой — что выработали.

В голосе Домны был упрек: Степановна всю жизнь на тебя трудилась, тебе бы ее и хоронить, и сорокоуст за упокой заказывать, а ты приехал на готовенькое.

— Царствие небесное, — пробормотал Деревнин. — Живете, стало быть, неплохо…

— Грех жаловаться. Свахи уже ко мне наведываются. Девки мои — бесприданницы, зато красавицы. Я их замуж не неволю, а коли полюбится молодец — на то их воля.

Деревнин слушал и все яснее понимал: дочери не то чтобы совсем для него потеряны, но и повиновения от них ждать не стоит. Живучи на Москве, они бы за того пошли, кого батюшка с матушкой выберут, а в Козлене — вишь, сами выбирают! Их воля! Это было нелепо и дико — ведь выберут пьянюшку, гуляку, дармоеда, лишь бы у него русы кудри вились!

Домна словно мысли подслушала.

— Они у меня разумницы. Знают, как всякая полушка дается, денежки прикапливают потихоньку. Я их учу — чужого не брать, своего никому не уступать. У Василисушки на примете канатный мастер, иноземец, по-нашему звать Семейком. Он после того переполоха никуда не сбежал, тут остался, трудится, платят ему изрядно. Обещался хорошую избу поставить, со всем нутром. Даже печку чтоб сложили, как у князя, с трубой, а не то чтобы стены коптить, как у меня. Василисушка покамест ждет, в черную избу она не пойдет. У Аннушки на примете Данилко, они с отцом и братьями в Рощенье красильню держат. Семейко хоть сегодня венчаться готов, но — иноземец, не нашей веры, и мы уже с отцом Филиппом говорили — чтобы его покрестить. Опять же — дом, а лес на него еще не куплен, мастера не наняты. А Данилко — старший из сынов, ему других невест сватают, он божился, что уговорит родителей. Я так прикидываю — после Светлой Пасхи можно бы девок замуж отдать. Сперва — Аннушку, а Василису — хоть бы и к Троице. Спешить им некуда, шестнадцати еще нет.

Деревнин слушал, а сам смотрел на дочерей. Дочери не перечили Домне и, коли глаза Ивану Андреичу не врали, — тихонько улыбались.

— Ну, коли у вас все решено, что я могу сказать? — спросил он. — Дочь в доме — гостья, отрезанный ломоть. Иное дело — сын…

— Да, батюшка, — сказала Василиса. — Сынов ты бы больше любил.

— Ты потом, как внуки пойдут, самым желанным гостем в домах будешь, — поспешила утешить Домна. — Уж не знаю, где и для чего ты от дочек и от жены все это время прятался, а по-простому скажу — мог бы о них и пораньше вспомнить!

— Мог бы… — согласился Деревнин.

И тут заговорил Митька.

— Ты, Чернавушка, словно бы в райских кущах живешь, — вспомнив Домнино домашнее имя, сказал он. — Вокруг такое деется, война, в Москве паны засели, по лесам налетчики шалят, казаки целыми шайками бродят, Иван Андреич чудом жив остался, а ты? Обиделись, вишь, что носу не казал! А не мог! Не мог в Вологде показаться — тут бы его и упокоили навеки! Господи, да что ж такое?! Обида!

Очень уж не любил Митька, когда при нем случались ссоры, и крика не выносил, и молчаливое противостояние было ему неприятно.

— Прости, коли что не так ляпнула, — сказала Деревнину Домна. — Ты в Вологду надолго? А то бы и поселился, к доченькам поближе.

— Я уж думал об этом, — отвечал Деревнин. — Буду присматривать какой ни есть дворишко.

Денег на двор у него пока что не было, но он вдруг понял — их надобно раздобыть!

Тут, к счастью, прибежала Ждана — принесла с собой работу, намереваясь посидеть вечером у Домны с веретеном и прялицей. Сюда же собиралась, по ее словам, Анна-Нелюба. Аннушка с Василисой обрадовались — на Москве-то они без подружек жили, а тут все бабы и девки, что при канатном дворе, — любезные подруженьки.