Вологодские заговорщики

Дарьюшка и Аксиньюшка редко видели чужих и нарумяненной голосистой красавицы испугались, уцепились за материнский подол. Насилу их выманили обещанием пряников и левашей, а слово «пастила» было им чуждо — они в последние два года пастилы не видели и даже забыли, что это за лакомство.

Узнав, что Настасьин сын не вернулся из Успенского храма, Ефимья сказала мамке:

— Акулинушка, свет, ступай, сыщи моего Артемия Кузьмича! Скажи — такое дело, что мне без него не обойтись.

Необъятный купчина вскоре явился на зов.

Он вошел в нарядную светлицу, улыбаясь, и обнял жену так, как при чужих не обнимают. Всем своим видом он словно говорил: моя она, моя голубушка, хочу — обнимаю, хочу — при всех расцелую.

Настасья, заикаясь и спотыкаясь, рассказала о своей беде.

— Не плачь, Настасья, всех на ноги подниму, отыщем паренька, — пообещал Анисимов. — Коли моя Ефимьюшка за тебя просит — с морского дна достану! Мое слово — кремень. А ты знай верно служи Ефимьюшке. Что, славная у меня женка? Красавица?

— Красавица, — согласилась Настасья, которая впервые в жизни слышала, как муж хвалит жену.

— Вот то-то же! Увидел ее в крестном ходе — и все, пропал! Жить без нее не могу! Тут же сваху заслал — беру, сказал, без приданого, да еще и младшей сестрице приданое дам, да еще и братцу от моих щедрот перепадет. Вот как жену-то любить нужно, поняла, Настасья? Я так думаю — не то что в Вологде, во всей Москве такой красавицы, такой лебедушки нет. А она — моя!

Настасья только вздохнула — ее так никто не любил. И тут же Акулина и сенная девка Глашка подхватили ее узлы, повели ее с дочками наверх, в горницу, не слишком просторную, зато теплую, и там стояла кровать, на которой лежали перины чуть ли не в аршин толщиной. На этой довольно широкой кровати надлежало спать Настасье с Аксиньюшкой и Дарьюшкой.

Не успела развязать узлы — Ефимья за дочками прислала: вести-де к Оленушке, пусть знакомятся, пусть играют вместе, Глашка да Фроська за ними присмотрят. А старшие тем временем в Божий храм соберутся — яйца, пасочки да куличи святить.

Настасья кое-что припасла к Светлой Пасхе, но все впопыхах оставила Авдотье. Тут зато и ей, и дочкам дали яйца, дали три куличика, потом все вместе, Ефимья с Оленушкой, Настасья со своими, а также Акулина, без которой Ефимья шагу не смела ступить, в каптане поехали в Успенский храм, их сопровождали четверо — Андрюша, двое конных молодцов и еще здоровенный детина, прозванием Недорез, служивший у Анисимова на складе. Недорез этот мог бы, пожалуй, сорокаведерную кадь с зерном поднять и в охапке унести, за непомерную силищу его и держали. Правил возником звероподобный кучер Корнило — из тех молодцов, что кочергу узлом завязывают.

У входа в храм уже стояли деревянные столы для припасов, один из молодцов Анисимова, Епишка, нарочно держал место и всех богомольцев отгонял — негромко, но сурово. Недорез проложил женщинам дорогу и бдительно охранял их от всякого, кто мог толкнуть. Детей он и Андрюша взяли на руки — как бы их не затоптали. Дарьюшка и Аксиньюшка, глядя сверху на длинные столы, от восторга и думать забыли, что братец пропал: столько народа, столько всякого добра на тех столах, и батюшка благословляет, и брызги святой воды с кропила на всех летят, хорошо!

Настасья подумала: «Господи, как же мы в Москве-то жили, коли дочки впервые в Вологде увидели, как пасхальные припасы святят…»

И весь вечер, и всю ночь молилась Настасья о сыне. В крестном ходе шла — только о нем и думала. Звала на помощь Богородицу, звала всех святых угодников. После праздничной службы поехали в анисимовский дом, где все уж было готово, чтобы разговеться. Сам купец из своих рук всем чарку подносил и деньгами жаловал, от старших приказчиков до конюшонка Федьки, что служил за корм и одежду.

Наконец, устав до полусмерти, Настасья ушла в свою горенку, раздела дочек, а сама стягивала с себя кортелю уже в полусне.

Наутро началась ее служба — несложная, смотреть за детьми, рукодельничать и занимать разговорами Ефимью. Настасьины дочки с Оленушкой поладили, вот только когда Акулина принесла кубарь и пустила его вертеться на полу, возник спор — кому первому его кнутиком подгонять.

А Настасья то и дело обращалась к Господу с мольбой: Господи, сыщи мне Гаврюшеньку.

Через два дня за ней прислал Артемий Кузьмич. Она, разволновавшись и спеша на зов, чуть с лестницы не слетела. И привели ее в те сени, где она уже побывала однажды, смертельно перепуганная.