Вологодские заговорщики

Он кое-как, то опираясь на посох, то на карачках двигался в сторону Вологды. Все это время подьячий ничего не ел, жажду утолял снегом, а это плохое средство. Перемерзнув и оголодав, соображал он плохо, имя свое назвать мог, но объяснить, что произошло, — пока нет. Его уложили в санки, дали малый кусок пирога, потому что с голодухи нельзя сразу набивать брюхо, и во весь конский мах, а рысь у Меркурьева конька была ходкая, понеслись к Вологде. Расспрашивать старика не стали — нашли, и за то слава Господу.

Ульянушка, когда подьячего внесли, всполошилась, стала греть воду, чтобы дать ему горячие отвары трав. Она велела мужчинам раздеть старика, сама отвернулась — хоть и была замужней, а стеснялась смотреть на нагое тело. Потом она спешно приготовила жидкую пшенную кашу.

Чекмай осмотрел и ощупал ноги Деревнина.

— Вроде целы, не сломал, не вывихнул. Глебушка, Митька, помогите поднять нашего подьячего на печь! Пусть наконец отогреется.

— В мыльню бы его, — сказала Ульянушка. — Попарить, так всякая хворь сойдет.

— Кто ж это на ночь глядя мыльню топит? Завтра спозаранку сам этим займусь, — пообещал Глеб. — Надо бы бабку-знахарку…

— Не надо! — отрубил Чекмай, и Глеб все понял: весть о находке мгновенно разлетится по всей Вологде.

Гаврюшка забился в угол и со страхом смотрел на деда. Он привык видеть старика строгим и своенравным, теперь же Иван Андреич был как беспомощное малое дитя. И Гаврюшка вдруг осознал — именно так люди от старости помирают, и ему стало жутко.

Деревнин, размякнув в тепле, попросил еще кашки. И тем в Гаврюшкиных глазах стал еще более похож на дитя.

Ульянушка же обрела новую заботу: устроить всех на ночлег. Уже когда они жили в избе вчетвером, ей казалось, что места для всех маловато, теперь же их стало шестеро. Пришлось пустить в дело все войлоки, старый Глебов тулуп, даже армяк, который Глеб надевал весной и осенью, даже штуку сукна, которое Ульянушка купила задешево, собираясь шить себе однорядку.

Утром Глеб действительно истопил баню и отправил туда Деревнина с Митькой — тот где-то выучился разминать все косточки и парить до полного блаженства. Для того с лета были запасены веники — березовые, «царские» липовые, целебные крапивные. По второму пару пошли сам Глеб, Чекмай и Гаврюшка. Последней, как полагается по правилам, пошла баба — Ульянушка.

Попарившись, мужчины в ожидании хозяйки пили квас и говорили о важных делах.

Деревнин рассказал, как он отправился к отцу Памфилу искать внука, как отец Памфил поднял переполох и, прибежав в храм, стал расспрашивать тех из причта, кто там случился, о своем пономаре. Деревнин стоял поодаль и плохо видел, с кем разговаривает поп. Но кто-то навел отца Памфила на мысль, что парнишка ушел с обозом в Холмогоры; может статься, шутки ради сманили старшие парни, а может, сам вдруг пожелал. И вроде даже видели его рано утром на реке, на берегу, где сани для обоза снаряжали.

Старый подьячий признался: это было очень похоже на правду, потому что внук и в Москве-то, сидя дома, скучал, но там его хоть на двор выпускали, позволяли играть с ребятишками, а в Вологде вмиг приставили к взрослому занятию. Гаврюшка пытался объяснить, что ему в церкви понравилось, но дед велел помолчать.

Нужно было догнать тот обоз и воротить внука. Этого желали оба — и отец Памфил, и Деревнин. Вдвоем и пустились в погоню.

Кто напал в лесу на санки, в которых ехали Деревнин и отец Памфил, подьячий не понял. Но священник явно знал налетчика — увидев, принялся его ругать так, как можно ругать непутевего знакомца. За это он получил кистенем в висок. Следующий удар достался Деревнину, но прошел вскользь. Подьячего спасло то, что он, чуть уклонившись, вывалился из саней, и никто не стал проверять, жив или помирает. Налетчики, которых было двое, хлестнули лошадь Еремея, и она убежала вместе с санками, а сами они ускакали верхами.

Деревнин не понимал, что все это значит, и решил на всякий случай укрыться в лесу, подальше от дороги. Как всякий городской житель, он ходить по лесу не умел и вскоре заблудился. С большим трудом и немалое время спустя он выбрался на дорогу, однако ноги почти не слушались. Хорошо еще, что при нем остался посох — тот высокий посох, без которого пожилой человек дворянского звания из дому не выходит.

— Велик Господь, — сказал Глеб. — Ты, Иван Андреич, выменяй образ Димитрия Солунского, он у нашего Чекмая любимый святой и во всех делах помогает.

— Нет такого христианского имени — Чекмай, — ответил Деревнин. — Как тебя крестили?

— Того тебе знать пока не надобно, — ответил Чекмай. — Глеб верно говорит — молись святому Димитрию Солунскому.

— А ведь ты мне не веришь, — заметил подьячий.

— Ты не пресвятая Троица, чтобы тебе верить. Я тут по важному делу, и пока не справлюсь — звать меня Чекмаем. Вот и весь сказ.

— И космы ты отрастил. Точно ли в нашего Бога веруешь? — забеспокоился Деревнин. — Может, ты из здешних диких народов?

— Символ Веры тебе прочесть?