Вологодские заговорщики

— Да будет вам, что это вы, в самом деле?! — вдруг заголосил Митька. — Иван Андреич, это он не со зла! Он и меня так словом припечатать может — только держись! Да что ж это, Иван Андреич?! Мы тебя из лесу вытащили, а ты нам такие гнилые слова говоришь! Да я за Чекмая!.. Я за него и на смерть пойду, коли что!

— Ого… — прошептал Глеб.

— Будет тебе, Митя, — усмехнулся Чекмай и похлопал приятеля по плечу. — Знаю, что ты мне друг истинный. А теперь давайте решать, что делать с Иваном Андреичем и Гаврюшей. Выпускать их на волю нельзя — кто пытался утопить Гаврюшку и убить Ивана Андреича, от своей затеи не отступится, и не всегда я рядом окажусь. Где-то их двоих до поры нужно спрятать…

— Утопить? Гаврюшку?.. — Деревнин впервые услышал о покушении и ушам своим не поверил. Но Митька, сильно обидевшийся за Чекмая, снова заголосил:

— Да кабы Чекмай твоего внука из проруби не вытащил, он бы уж давно рыб кормил! Да кабы Чекмай его на руках бегом сюда не принес да не кинулся отогревать, его бы двенадцать сестриц-лихоманок по сей день трясли! И в могилу бы свели, кабы не Чекмай!

Деревнин повернулся к внуку, что сидел возле рабочего стола Глеба и втихомолку пытался изобразить угольком на четвертушке бумаги человеческое лицо.

— Гаврюшка! Что еще за прорубь?!

И Гаврюшка честно рассказал о событиях той ночи.

Деревнин задумался, и крепко задумался.

— Ты-то что в такую пору на берегу делал? — спросил он Чекмая.

— Домой, в Заречье, шел, — буркнул тот.

Тогда Деревнин с трудом встал и вдруг бухнулся перед Чекмаем на колени.

— Прости меня, дурня старого! Прости, Христа ради.

— Бог простит, — отвечал Чекмай, несколько удивленный; он не знал, что значил внук для старого подьячего.

Глеб помог Ивану Андреичу встать.

— Хочу тебе отслужить, — сказал Деревнин. — Ты наш род от истребления спас, ты это понимаешь? Не стало бы внука — мне и жить незачем, сыны мои давно померли, Авдотья девок родила…

— А ведь можешь отслужить. Ты, Иван Андреич, ведь в Старом Земском дворе служил? Значит, доводилось тебе вести розыск? — спросил Чекмай.

— Да кабы за каждого злодея и душегуба, которые через мои руки прошли, я бы сейчас по рублю получил — жил бы не хуже князя! — похвалился старый подьячий.

— Коли так — помоги докопаться, за что Гаврилу убить хотели. Да и тебя, кстати. Вы тут, в Вологде, люди новые, никому дорогу не перебежали, никого разозлить не успели, так что же все эти злодейства значат?

Глеб уселся поудобнее. Он от природы был любознателен, а тут предстояло настоящее удовольствие для пытливого ума. Митька тоже приготовился слушать.

— Ехали мы вместе с Мартьяном Гречишниковым. По дороге ничего такого не случилось. Потом дня два пожили у Кузьмы Гречишникова. И там все было тихо и мирно. Далее — Кузьмина баба сыскала нам другое жилье. Перебрались, стали хозяйство налаживать. И видели вологжане мою жену с невесткой разве что на торгу — так бабы на торгу поругаются из-за деньги и помирятся, это не повод для смертоубийства. Стало быть, что-то произошло, когда Гаврюшку определили в пономари, — рассудил Деревнин. — Что-то, связанное с Успенским храмом.

— Пока что мы рассуждаем одинаково, — сказал Чекмай. — Я его расспрашивал, он ничего не знает. Гаврила, поди сюда!

— Ты, добрый человек… прости, не могу тебя поганым именем называть… Ты его расспрашивал как умел. А я буду по-своему.

Гаврюшка встал перед дедом.

— Ты боишься, что наговоришь всякой чуши, а тебе либо не поверят, либо за это накажут, — продолжал старый подьячий. — Наказывать тебя никто не станет. Так что начинай сначала — как ты встретился с отцом Памфилом, царствие ему небесное, как он тебя к делу приставил, и не перешел ли ты случаем дорогу кому-то из старых пономарей. Ты молодой, голос у тебя звонкий, память отменная, кто-то мог весь на желчь от зависти изойти.

— Мог, — согласился Гаврюшка.

— Ну так давай час за часом рассказывай о своей пономарской службе.

Чекмаю стало любопытно. Он много чего в жизни умел, а вот так мирно и терпеливо говорить с людьми, когда у самого душа кипит, — нет. И он присматривался, учась этому искусству, которое тоже однажды могло бы пригодиться.

Гаврюшка, не понимая, к чему клонит дед, рассказал, как проверяли его способность к внятному чтению, как впервые мыл полы в алтаре и в ризнице, как бабка Анна учила выжимать тряпку. Увлекшись, поведал, как чинил малый поплавок в лампаде перед образом Николы-угодника и как отец Памфил застал его за возней с кадилом — правда, с пустым, без угольков. Гаврюшка учился взмахивать им, как это делал отец Памфил, обходя храм и словно бы благословляя склонивших головы прихожан сизыми облачками душистого ладанного дыма. Добрый батюшка не ругал, только посмотрел укоризненно и отобрал кадило.

— А что было потом? — спросил Деревнин.

Гаврюшка в своем повествовании дошел до того дня, как после утренней службы сбегал на колодезь и притащил в храм ведро ледяной воды. И тут он замолчал.

— Ну что же ты? — спросил дед.

— И я понес воду в алтарь, поставил там, чтобы постояла… и согрелась… хоть немного…