Вологодские заговорщики

Глеб страх как не любил противоречий. Чекмай — тот открыто говорил, когда ему что не по нраву, а Глеб мог, малость выждав, высказаться витиевато — хоть за ним записывай и в церковную проповедь вставляй.

— Иван Андреич, ты Священное Писание читал? — спросил Глеб.

— Читал! На что тебе?

— И «от Иоанна» читал?

Тут Деревнин задумался: которое же из них было «от Иоанна» и при чем тут Холмогоры?

— Что там Господь Иисус сказал Петру, не помнишь? А я, вишь, помню. Сказал примерно так: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил куда хотел, а состаришься — то другой тебя препояшет и поведет, куда не хочешь. Ну, что, вспомнил?

Деревнин ничего не ответил. А потому не ответил — он эти слова и в Москве часто вспоминал, понимая, что теряет силы и зрение. Потом, когда Гречишников своей волей вывез подьячего из Москвы вместе с семейством, они опять всю дорогу на ум приходили. И вот, извольте радоваться, — Глеб…

Митька засмеялся — ему нравилось, когда Глеб, много чего читавший и повидавший, вдруг сажает кого-то в лужу.

— Никуда не поеду, — заявил Деревнин.

— Ну так одевайся и ступай прочь. Можешь прямо на торг, спроси там, где анисимовские лавки. Там тебе будут рады. Только погоди… Глеб! Дай ему бумагу и перо с чернильницей. Пусть сперва духовную напишет!

Деревнин крепко задумался. Погибать ему не хотелось — набравшись страха в зимнем лесу, уже приготовившись к смерти, теперь он желал жить.

— Кто он, тот Анисимов? — спросил подьячий. — Отчего хочет нас с внуком погубить?

— Скажи ему, Чекмай, хуже не будет, — попросил Глеб. — Он ведь никому не разболтает. А будет хоть что-то знать — сам, по своей воле, поедет в Холмогоры с Гаврилой.

Чекмай задумался.

— Дело нешуточное, — сказал Глеб Деревнину. — Сам знаешь, Иван Андреич, государя у нас нет, Москва чуть вся не сгорела, а бояре все мудрят, сейчас хотят на царство Владислава, припугнет их Заруцкий — захотят Маринку с ее сыночком, а ежели вдруг на Москву соберется идти Делагардий и выгонит поляков, то наши бояре с князьями отдадут трон шведскому королевичу, как, бишь, его… Словом, кто выгонит поляков и запугает бояр, того они и послушают. И наше славное купечество сговорилось с английскими купцами тут, в Вологде, что нельзя полагаться на Ляпунова, уж больно разномастное у него войско, опять же — с ним шли казаки Заруцкого. А надо собирать свое ополчение. Свое, понимаешь?

— А на какие шиши?

— На английские деньги. Но придумать это — мало, надобно и с теми из бояр и князей, кто сейчас в Кремле засел, сговориться. Статочно, в сверточке, что привезла твоя жена, важные вести о том, кто встал на английскую сторону. Статочно — там имена… А уж к кому далее та грамотка поедет — можно лишь догадываться.

— А что будет, коли это войско, на английские деньги собранное, возьмет Москву?

— Ты, видно, не знаешь, а наши купчишки принялись слух распускать: английский-де король — православной веры. Теперь понял, Иван Андреич? Купцам ведь что нужно? Порядок в государстве, чтобы оно налетчиков истребило и торговлю поощряло. А кто на троне будет сидеть — им начхать, да хоть плясовой медведь с кольцом в носу. Лишь бы шли барыши… Правильно я сказал, а, Чекмай?

— Да, поди, правильно.

— И чем позже люди узнают, кто этой затеей руководит, кто в Москве готов принять спасение от англичан, тем лучше. Потому и Гаврила, и ты — опасные послухи. Может статься, и твоя жена в опасности, хоть она и не знает, что такое привезла, не бабьего это ума дело. А дальше — когда откроется морской путь, грамотку эту тайную с первым же судном в Англию повезут. И коли английский король пожелает — сюда пойдут на ополчение большие деньги. Так ли, Чекмай?

— Да, поди, так…

Сведения эти обрушились на Деревнина, словно толстенный пласт снега с покатой крыши. Он слушал и то понимал, то не понимал. Поэтому он молчал.

Ему было трудно признать, что правы эти люди, что гораздо его моложе и в приказах не служили; Чекмай — тот наверняка был в дружине у кого-то из князей, а Глеб иконописью промышлял. Им не приходилось вести розыск, а они вот ведут, как умеют, потому что более — некому…

— Ох, точно, что так, — подвел итог Митька. — И тот певчий Матвей, я его видел… Не он ли Гаврюшеньку в прорубь спровадил?

— Коли ему Анисимов велит, то он и церковную колокольню в прорубь спровадит, — ответил Чекмай. — Я ведь почему тогда ночью на реке оказался? Выслеживал этого беса, как он тайно к анисимовскому куму, Осипу Малахиеву, побежит. Ему ведь явно нельзя показывать, что Анисимову служит. Кабы я знал, что он понесет ту грамотку!.. А я его как-то проворонил… Не смог я понять, что он за Гаврюшкой увязался… И потом сомневался — он ли Гаврюшку топил. Теперь, стало быть, нужно ждать, чтобы Анисимов послал гонца в Архангельский острог, чтобы послание или послания, составленные нашими иудами вместе с англичанами, да ту грамотку с первым же судном отправить в Англию. А гонцом ведь может кто угодно оказаться. Брюхатая баба к мужу в Холмогоры с обозом едет — а у нее на брюхе те письма… Ладно, будет об этом. Глеб, ты тут дольше живешь — куда наших страдальцев спрятать?