Вологодские заговорщики

— Ох, тебе бы дочек замуж отдать да постриг принять, — сказала тогда недовольная Акулина. — Вот посуди сама — тебя пригрели, тебя в комнаты к богатейшей купецкой жене взяли, ты ни в чем отказа для себя и дочек не знаешь, тебе бы веселиться, песнями Ефимьюшку тешить, а ты сидишь в углу да молчишь! Хоть одну-то песню знаешь?

Ответом был горестный вздох.

После своего венчания с Михайлой Деревниным Настасья ни разу не запела. А ведь голосок у нее был звонкий, серебряный, подружки иззавидовались.

Акулина вышла из горницы. Дети были внизу, в светлице, с девкой Глашкой. Настасья осталась одна. Она подошла к высокому слюдяному окошку, вдруг вскочила на лавку, распахнула его и увидела внизу заснеженный город. Свежий холодный ветер ударил в лицо, она улыбнулась, она дышала снежной пылью и тихо радовалась. Вспомнилась сказка о добром молодце, который на лихом коне доскочил до окна царевны и сорвал с пальца золотой перстень.

Доброго молодца внизу не было, да и перстня подходящего на руке не было — когда Михайла баловал жену редкими дорогими подарками, свекор тут же приказывал все прятать в укладку. Зато был простор, великий простор, и вдруг Настасья поняла: мир-то божий велик и широк, главное — вырваться на волю. Вот она избавилась, хоть ненадолго, от сурового свекра и ощутила волю, и от Авдотьи она избавилась, и от Авдотьиных дочерей, которые были рады донести матушке с батюшкой о всех провинностях и оплошностях Гаврюшки. Сын сбежал — и правильно сделал!

Мысли о вольной воле были таковы, что Настасья запела, сперва тихонько, потом все громче:

Высока ль высота поднебесная,
Глубока ль глубота океан-моря!
Широки раздолья по всей земли,
Глубоки омуты днепровские!

Дивен крест леванидовский,

Долги плеса чевылецкие,
Черны грязи смоленские,
А и быстрые реки понизовские!

Она понятия не имела, что за крест такой, где град Чевылец и в каких краях текут быстрые реки.

— Эй, соловушка! — донеслось снизу. — Ты чья такова?

Голос был мужской, молодой, задорный. Настасья засмеялась и затворила окно.

В дверь, завешенную куском красного сукна, чтобы не сквозило, заглянула Глашка.

— Хозяйка тебя зовет!

С тихой радостью в душе Настасья поспешила на зов.

Ефимья затеяла вышивать воздух[9] для Кирилловской обители. Помогали ей всем миром — и Акулина, и умевшая немного шить девка Фроська, и жена приказчика Семена, Марья, нарочно для того приходившая, и казначея Татьяна, и Настасью к этому делу приставили. Были еще в услужении у купецкой жены мовница Парашка — нарочно Артемий Кузьмич самую здоровенную во всей Вологде бабу выбрал, с огромными красными ручищами, — и нянька Оленушки, Тимофеевна, и девка Глашка, и девчонка Васенка для черной работы.

Коли чего пожелается — Акулина спешит в мужние хоромы, находит, кого по лавкам послать, а то и купец посылает к Ефимье Савельевне свою жену с товаром; то-то веселья, когда товар разложен на столе и на лавках! Коли куда выехать, в храм Божий или покататься с Оленушкой, — тут же по приказу закладывают пресловутую каптану, в теплое весеннее время — санки, летом — вывезенную из Москвы еще при Расстриге кем-то из богатых вологжан колымагу; колымага, правда, оказалась неимоверно тряской, и как с этим бороться — никто не знал. Был приставлен к Ефимье собственный кучер — мощный и неподкупный детина по имени Корнило, он же исполнял обязанности истопника и ходил с поручениями то на торг, то к соседям. Сопровождали этот выезд обычно двое конных молодцов — мало ли что. Наняли на зиму, как водится, бабу-бахарку Голендуху — сказки сказывать, Оленушке — особо, взрослым — особо. Требовалась, помимо Настасьи, еще одна комнатная женщина — для забавных разговоров и застольного общества. Словом, устроил все Анисимов не хуже, чем до Смутного времени в богатом боярском тереме.

Артемий Кузьмич всем с гордостью говорил, что его лебедушка живет, как в раю. Был благодушен, щедр, ласков, и при этом внимательно следил, чтобы никто из его молодых подначальных, приказчиков, гостей-купцов даже близко не подходил к Ефимьиному крыльцу. Он выпускал жену к посторонним разве что во время большого пира со знатными гостями, для поцелуйного обряда. Коли что требовалось — взад-вперед бегала Акулина.