Вологодские заговорщики

Свекор Иван Андреич тем временем, не помышляя о райском блаженстве, готовился к отъезду в Холмогоры и далее — в Архангельский острог. Но готовился, на взгляд Глеба и Ульянушки, странно — то и дело садился с Митькой играть в шахматы и вел с ним разговоры. Митька-то и рад, и про шахматные ходы охотно все поведает, и к кому в гости зовут — игрой позабавиться, и кто те люди, и платят ли, или за стол сажают и кормят досыта.

Память у Деревнина со времен службы осталась хорошая, и вскоре он уже знал прозванья чуть ли не всех купцов, собравшихся в Вологде, и кто чем промышляет, и кто не прочь сразиться в шахматы, а кому милее тавлеи.

— Как еще у тебя терпения хватает с Митькой возиться? — спросил однажды Глеб. — Ему ведь дай волю — он стрелецкий полк своими шахматами в могилу вгонит.

— А как полагаешь, отчего я на службе был на хорошем счету? Приведут к тебе мужика, дурень дурнем, но этот дурень может знать, куда повезли хабар налетчики. Вышел ночью до ветра, видел сани, за ними другие, слышал, что кучер кричал. Коли с ним строго поговоришь — перепугается, вздумает молчать — не то самого за злодея примут. Веришь ли — и под кнутом, и под батогами молчать будет, дурак потому что. А коли с ним говорить терпеливо, приноравливаясь к его тугодумию, так все и расскажет. Бывает, все в тебе кипит, так бы его, болвана, и удавил, а говоришь медленно, тихонько, и ту чушь, что он несет, прилежно слушаешь.

— Пока Чекмая где-то бесы носят, растолкуй, сделай милость, как ты собираешься в Архангельском отроге жить и что-то выведывать? Ты ж там, Иван Андреич, никого не знаешь. И глаза тебя подводят. И Гаврюшка при тебе — отрок бестолковый. Может, пойдешь на попятный? Погорячился, мол, вперед таков не буду?

Но это Глебово милосердное предложение Деревнин отмел сразу.

— Пусть Чекмай не думает, будто он во всем царстве самый умный! Мало ли, что он при своем князе состоял и биться наловчился?

— Он не только биться горазд!

— Не перебивай старших, смирись! Чекмаю сколько годочков-то? Ведь и сорока, поди, нет. И знает он только оружных людей, купцов, да еще, поди, непотребных девок. А войдет в зрелые годы, заведет семью, угомонится, будет жить, как полагается, чтобы и деточки рядом, и старички со старушками, и попы знакомые с попадьями, и подьячие, которым можно в делах довериться… Тогда лишь начнет в людях разбираться! Эх… — Деревнин вздохнул. — Мне бы да его глаза, да его прыть, я бы живо в Вологде порядок навел.

— Да как же? — изумился Глеб.

— А так — всех этих больно шустрых купчишек меж собой перессорил. Ты ему скажи! Все одно — не сумеет… Что же до Архангельского острога — мне бы лишь до него добраться. И надобно как-то денег раздобыть — мои у жены остались. К ней, сам знаешь, за деньгами посылать нельзя. Бабий язык — что помело, мигом все узнают, что я жив и в Заречье с Гаврюшкой сижу. Гаврюшка, что притих?

Внук сидел под окошком с книгой из Глебовых запасов. Это был рукописный «Пролог» — чтение довольно занимательное.

— Оставь его, Иван Андреич. Подумаем лучше, где денег взять. Много ли надобно?

— Да хоть три рубля.

— У нас с Ульянушкой у самих не густо…

— Знаю. У Чекмая твоего просить не стану… Вот что. — Деревнин распустил шнурок рубахи и вытащил золотой крест чуть ли не в два вершка высотой. — Поди, продай. А мне купи хоть медный.

— Да ты что, Иван Андреич?.. — Глеб даже растерялся.

— Продай, говорю! Были денежки — купил из гордыни. Настало время гордыню смирять. Чем медный хуже золотого? И на том Христос распятый, и на этом.

— Как скажешь, — буркнул Глеб. Он порой любил схватиться в споре о материях возвышенных с кем-либо из иноков, но спорить с упрямым старцем не пожелал. Оставалось придумать — кому спешно продать эту дорогую вещь. Вологжане — все православные, у каждого — свой крест на груди.

И тут пришел Чекмай.

— Где Митя? — спросил он.

— Да к Белоусову его повезли. Неймется старому. Без шахмат жизнь не мила.

Деревнин усмехнулся. Усмешки той никто не заметил.

— А Ульянушка где?

— К соседке ушла. Она что-то шить затеяла, соседка обещала поучить.

Золотой крест лежал на столе, и Чекмай на него воззрился:

— Ого! Мало чем поменее запрестольного!

— Его продать надобно, — сказал Глеб. — Иван Андреич так решил.

— Твой, что ли? — спросил подьячего Чекмай.

— Покамест мой, — буркнул Деревнин.

Чекмай поднял крест, подержал на ладони.

— Да тут полфунта, поди, будет… Как ты только такой на шее таскал?..

— Кому предлагать, чтобы не продешевить, даже и не знаю, — продолжал Глеб. — Было бы поболе времени — сыскался бы покупатель из церковного люда. А надобно спешно, впопыхах.

— Четырех рублей довольно? — спросил Деревнина Чекмай и, не дожидаясь ответа, полез за печку, где, прикрытый поленьями, лежал его дорожный мешок. Опустившись на колени, он произвел там раскопки, выпрямился и выложил на стол восемь серебряных полтин.

Старый подьячий насупился и хмыкнул.

— Иван Андреич, не кобенься, Христа ради, — попросил Глеб. — Пока будешь ждать другого покупателя, санник растает, распутица начнется, да и лед на Вологде треснет!