Вологодские заговорщики

Сперва, правда, они останавливались у Никольской обители, там была подходящая пристань, но государь Иван Васильевич, покровительствовавший торговле с англичанами, велел — и прибыли воеводы с ратными людьми, и пришли мужики с топорами и пилами, и вскоре обитель оказалась посреди острога. Иноков это сперва не обрадовало: где тишина, где уединение? В острог купчишки понабежали, прочие люди, чье ремесло связано с судоходством, как-то сам собой у стен образовался посад. Потом стало ясно — все эти новшества сулят обители прибыль. А деньги нужны хотя бы для дел милосердия: придут богомольцы издалека, не морить же их голодом, в обители покормят, пустят ночевать.

Обоз пришел заблаговременно — оставалось подождать конца ледохода и появления английских судов. С одной стороны, времени достаточно. С другой — Деревнин должен был завести необходимые знакомства.

Когда сани подошли к амбарам и началась разгрузка товаров, Деревнин и Гаврюшка отошли в сторону. Теренко помог им оттащить на чистое место узлы.

— Куда вы теперь? — спросил парень.

— А в обитель, — печально ответил Гаврюшка. Ему совершенно не хотелось к инокам, но нужно же где-то жить.

— Ты на пристань приходи. Там встретимся. Ну, с Богом.

Трудники собрались в кучку, чтобы идти всем дружно, никого не растерять по дороге.

— Бери узел на плечо, давай мне другой, и веди меня в обитель. — сказал старый подьячий внуку. — И что бы ты ни услышал там — молчи! Понял?

Гаврюшка только головой вертел — пытался понять, кто из встречных людей мореход. И страх как хотелось ему на пристань — увидеть лодьи и кочи поморов. Но деваться некуда — он шел вместе с дедом и трудниками и был этим сильно недоволен. Деревнин до поры не раскрывал ему своего замысла.

Некоторым утешением служил ветер, налетавший с моря. Настоящий сильный ветер, способный всей своей мощью наполнить паруса. Гаврюшка вдыхал его и улыбался — на Москве таких прекрасных ветров не водилось.

О поморах и Поморье он и Теренко знали уже довольно много — в обозе идучи, наслушались. Кое-что казалось диким — как это можно жить и в Господа Христа не веровать? И страшно было, и хотелось побывать в тех отдаленных селеньях, где своя вера, сказывали — вроде веры лапов, что живут на острове Кильдин. Старшие еще говорили, что у поморов есть свой «Поморский Судебник», не тот «Судебник», какой во всем государстве. И очень высоко ставят те поморы свою честь — в их судебнике много говорится о карах за бесчестье.

И еще очень хотелось Гаврюшке самому поохотиться за знаменитым терским жемчугом — о том, что тот жемчуг хорош, он был наслышан, а где Терское побережье — понятия не имел. Зато он знал, что жемчуг водится только в тех северных реках, куда заходит семга, и зарождается жемчужина в ее жабрах, и рыба сама, ртом, опускает ее в раковину. Раковины же лежат на отмели, и всякая баба, задумавшая расшить жемчугом кику или что иное, может уговориться с соседями, у которых есть плот с дыркой посередке. И нужно лечь — лицом над этой дыркой, накрыться с головой епанчой, чтобы свет не мешал, и руками сгребать ракушки.

Замыслов у Гаврюшки хватало!

Трудники были отведены к покоям настоятеля, пожилой хроменький келейник выстроил их по порядку, Деревнин встал так, чтобы попасть на беседу последним. Пока настал его черед — Гаврюшка совсем затосковал, хотя беседы с трудниками были совсем краткими. У дверей кельи игумена их ждал отец-эконом, чтобы всех вместе отвести на послушания.

Грамотного могли сразу определить в храм, к чтению Неусыпаемой Псалтири, что не так просто, как кажется. Простого человека — таскать дрова в пекарню, в помощь смолокурам или на лесопилку. Коли не так силен плотью — свечное послушание, делать свечи маканные и катанные, а то и в просфорню.

— Я в трудники не гожусь, — оставшись последним, сказал ему Деревнин. — Но от меня возможна иная польза. А сей — мой внук и поводырь.

Келья оказалась как раз такова, какой ее себе представлял Гаврюшка: узкое ложе, статочно, жесткий топчан; аналой с раскрытой толстой книгой; маленький стол и при нем единственная роскошь — резной деревянный стул; два табурета с ременчатыми сиденьями; в красном углу киот с образами и лампадкой. Свет поступал через узкое зарешеченное окошко.

— Мир келье сей, — сказал, войдя и перекрестившись на образа, Деревнин. — Покаяться должен, отче, — мы шли сюда вместе с трудниками, и нас с внуком впустили в обитель как трудников. Но таких послушаний, как они, я нести не могу — зрением ослабел. Сам я — бывший Старого Земского двора подьячий. Зовусь Иваном, Андреевым сыном, прозваньем — Деревнин. Приехали мы из Москвы.

— Садись, подьячий, — пригласил игумен Иоанн. — Видно, не зря ты такой долгий путь прошел. На Москве обителей много, чем-то тебе наша вдруг полюбилась.

Гаврюшке сесть он, понятно, не предложил.

— На Москве и соблазнов много. Сам ведаешь, отче. А сюда я пришел по Божьей воле.