Вологодские заговорщики

— Я его не крестил, — уклончиво ответил игумен. — Всякое может быть. Ежели дошли до Англии иноки с проповедью, да народ их послушал, отчего бы нет? Сам ведаешь — святитель Стефан ходил диким народам, зырянам и пермянам, проповедовать, что в лесу родились, пням молились. Их язык для того выучил и по милости Божьей те народы крестил. А в Англии народ не дикий…Отчего бы и не принять их королю святое православие?

И Деревнин понял: этот человек, сдается, не то чтобы примкнул к заговору вологодских купцов с английскими, но вполне может примкнуть.

Это ему сильно не понравилось. Но хорошо хоть то, что выявилось вовремя. И от таких настроений игумена предвиделась польза…

— Так ведь для проповеди язык, поди, знать надобно, — как бы неуверенно сказал старый подьячий.

— Стефан Пермский язычникам проповедовал — так он их наречие изучил, писать на том наречии стал, а до того они писать вовсе не умели. В Англии же писать умели издавна.

— Вон оно как, а мы и не знали…

— Так на все воля Божья. Коли умудрил его Господь — то он и крещен в православие.

— А я-то все сомневался, думал — врут люди.

— Сдается, что не врут.

И игумен Иоанн заговорил о распространении православия даже в диких сибирских украинах, а не то что в государстве столь сильном и великом, как Англия.

Деревнин позволил ему убедить себя: да, доподлинно, православный английский король свою землю содержит в порядке, без раздоров, и явление самозванца, вроде вскормленного польскими панами Расстриги, там было бы невозможно.

Оба были очень довольны беседой. Но у игумена было довольно забот, и они уговорились так: старого подьячего поселят в пустующей келье; о панихиде пусть договаривается сам, уже открыта летняя церковь во имя архистратига Михаила, можно бы и там; после трапезы, на которую званы, разумеется, Деревнин с внуком, хорошо было бы встретиться и потолковать о московских делах.

Игумен любопытствовал насчет московских дел, Деревнин — насчет архангельских. И тут было самое время пустить в ход то терпение, о котором он проповедовал Глебу.

Утешением ему служила озорная мыслишка: Чекмай, пусть он и удалой молодец, а не сумел бы так ладно и складно потолковать с игуменом, завоевать его расположение и сделать из него хорошего осведомителя. Куда там Чекмаю! Плечищи отрастил, а подлинного ума не нажил!

Дед с внуком вышли во двор обители и разом принюхались: изумительно пахло свежеиспеченным хлебом. После сухарей, к которым приучила обозная жизнь, это был прекраснейший в мире запах.

— Будь глаза пободрее — попросился бы на пекарню, — громко сообщил внуку Деревнин. — Дают же кому-то послушание — пекарям помогать. Опять же, просфорки печь — богоугодное дело. На Москве этим просвирни занимаются, а сюда баб не пустят. Вишь, до чего я с отцом Иоанном договорился — просфорки печь пожелал… руки — тестом заняты, голова — мыслями о божественном, на языке — молитовка, чем в мои годы плохо?

Гаврюшка не знал, что отвечать.

— Ну, будет о божественном. А теперь слушай меня, — тихо сказал Деревнин. — Ты будешь тут моими глазами и ушами. Ты отрок неглупый, смекалистый. Хоть я тебя и ругал, и шпынял, да без этого нельзя. Ты пойдешь на пристань и наймешься там хоть в какие подручные. И говори всем, что сбежал-де из дома, потому — ты вымоленное дитя, тебе по родительскому обету следовало принять постриг. И затем говори, что обучен грамоте, чтению и письму. Это не враки — так ведь оно и есть. Я ведь тебя и сложению с вычитанием учил — чаял, пойдешь на службу, там без этого никак. Тебе сделают испытание — не бойся! Я чай, ты в Вологде писать не разучился. И следи, когда появится английское судно! Я отродясь не видывал, как такие суда к пристани идут и что с ними там делают. Потому за всем следи и всякую мелочь запоминай, чтобы мне пересказать. Особливо — кто на том судне главный. Понял?

— Понял!

— Будешь ко мне приходить и все докладывать. Я, покуда ехали, присмотрелся к обозу. Были среди купцов совсем простые, одно знают — купить за деньгу, продать за рубль. Этих Анисимов вряд ли к своей затее приплел. А было несколько человек, которые наверняка ему служат, — молоды, шустры, готовы на всякие хитрые затеи, лишь бы подняться и над всеми возвыситься. Я их лиц-то не разглядел, а имена и прозвания знаю.

Не зря старый подьячий выспрашивал Митьку. В голове у Деревнина улеглись имена тех, кто дружился с купчиной Анисимовым и мог участвовать в его замыслах. Когда он совместил этот умозрительный список со своими попутчиками, то сделал разумный вывод: послание у кого-то из них.

— Запоминай! Савва Дементьев, Третьяк Яковлев…

— Этих знаю. Дементьев на левый глаз крив, его ни с кем не спутаешь, а Яковлев поперек себя шире, — перебил деда Гаврюшка, но тот не обиделся. Тем более что кривого-то глаза он и не разглядел.

— Еще Богдан Шипицын…

— И этого знаю. У него речь — еле разберешь, так частит.

— Еще Неустрой Иванов, а как его крестили — поди, никто в обозе и не знал, кликали: эй, Неустройко, Неустройко!

Гаврюшка задумался.

— Не тот ли, что вез бочата с медом да воск, да бараньи шкуры? — неуверенно спросил он.