Вологодские заговорщики

— А вот так и мало. Тут твои бухты каната чуть ли не под самый потолок, тот угол занял Москвитянин со своими холстами, тут зерно. А его под самую крышу класть нельзя. Холсты промокнут — полбеды, а зерно подмокнет — будет с ним горя. Это высыпай на теплом месте, вороши, суши! Коли вовремя застанешь — может, спасешь. А нет — начнет преть и гореть. Его потом и скотина жрать не станет.

— Чье зерно? — сердито спросил Савва Дементьев, тыча пальцем в мешки.

— Немчинское. Его еще зимой кто-то из немчинов привез. Зимой-то, в холоде, что с ним сделается? А теперь уже солнце пригревает.

Дементьев огляделся и увидел Гаврюшку. Он сразу признал отрока, с которым путешествовал в одном обозе.

— Эй ты, Ивашка, что ли? Ступай сюда! Сбегай к тем дальним амбарам, сыщи мне Третьяка Яковлева, ты его должен знать, вы с дедом Вахромеем на его санях ехали.

Гаврюшка уже привык к новому имени, а собственное не то чтобы стал забывать — оно ему разонравилось. В Москве быть Гаврюшкой — полбеды, а в Вологде лучше, чтобы звали Гаврилком. Вон Терентий на севере — Теренко, имя звучное. А на Москве был бы Терешкой — и никакого в том почтения от окружающих.

В обозе все звали Ивашкой, но тут, в Архангельском остроге и в посаде, лучше бы подошло другое имя — Иванко.

Яковлев, ростом — с Гаврюшку, а годами — около тридцати, весил не менее восьми пудов, рожу имел широкую и радостную, бородищу — не очень длинную, но густую, торчком во все стороны, прищур глаз — какой-то вовсе нерусский. Он поспешил на зов, и далее начался спор между купцами, из которого Гаврюшка понял одно: некий английский купец, живший в Вологде, поручил Яковлеву отправить свое зерно за море своему товарищу и заплатил за это, но поручил также — ежели на корабле, первом или втором, прибудет человек, готовый купить это зерно, то продавать за определенную цену. И дальше зашла о речь о таких деньжищах, что Гаврюшку оторопь взяла: казалось, если всю Вологду, с домами и скотом, продать — и то таких деньжищ не выручишь. Для купцов же, имевших дело с Англией, тысячи рублей были явлением обыкновенным и даже, сдается, ничтожным.

Зерно, которое занимало нужное Дементьеву место, как раз и ждало Яковлева. И купцы решали, как вбить весь товар в амбар, чтобы все остались довольны. При этом они прогуливались взад-вперед.

Амбарный сторож тоже слушал Яковлева с Дементьевым, когда близко подходили, но при этом хмурился.

— А что значит — когда зерно горит? — спросил его Гаврюшка. — Прямо мешки пламенем занимаются?

— Нет, такого я еще не видал. А вот преет и жар дает. Коли отсыреет.

— Какой жар?

— Такой, что рука еле терпит. Надо было мне еще раньше полезть туда, потрогать мешки, но как навезли товара — к ним и не подберешься.

— А давай, дедушка, я полезу, потрогаю! — предложил любознательный Гаврюшка.

— Ну, коли не лень…

Гаврюшка лазить любил, быстро перебрался через рогожные кули и тюки, сунул руку между мешками — и сразу отдернул. Терпеть можно было, но он испугался.

— Батюшки-светы! — воскликнул сторож, увидев Гаврюшкино лицо. — Ахти мне, не уберег… Вылезай скорее…

— Что ж теперь делать? — спросил Гаврюшка.

— Сушить скорее. Ради бога, беги вон туда, видишь, где лошади стоят? Там спроси Овдокима, Перфирьева сына, скажи — батька зовет, пусть бежит скорее.

Потом Гаврюшку послали за каким-то Тимофеем, Тимофей Христом-Богом просил бежать к избам на краю посада, привести свою бабу с дочкой. Купцы ушли — после долгой дороги желали в мыльню и наконец славно поужинать. А сторож с семейством, расстелив на солнечном месте рогожи, взялся ворошить граблями и сушить запревшее зерно. К счастью, не все мешки пострадали, но мороки хватило.

Вечер все не наступал и не наступал. Гаврюшка, которому, как родному, сунули в руки грабли, так намахался — хотел уже сесть да отдохнуть, к тому же проголодался. Наконец он сказал, что дед ждет в трапезной, иноки ради него откладывать трапезу не станут.

Овдоким, услышав это, расхохотался.

— Да они уж все давно поели, и вечернее правило вычитали, и кто Неусыпаемую Псалтирь ночью читает — поди, уж до середины добрались.

— Ночью?..

— Ночь давно, у нас и такие ночи случаются, что солнце заходит — и тут же восходит. Погоди-ка! Ворота в обители на ночь запираются. Тебе больше идти некуда?

— Мы с дедом там остановились.

И тут же бабы подняли шум — кому приютить нечаянного трудника.

Гаврюшка попал в обитель на следующий день ко второй трапезе — первая прошла без него, и он не жалел об этом — в избе Овдокима Перфирьева сына покормили хлебом и копченой треской. Всяко лучше, чем жидкая каша в монастырской трапезной.

— Где ж ты пропадал, олух царя небесного? — напустился Деревнин на внука. — Я уж думал, река тебя унесла.

— Еще нескоро унесет, — отвечал внук. — А только после ледохода. А старые люди говорили — на Сухоне лед тронулся, мы вовремя от головы ледохода ушли.

— Как они могут это знать?

— По приметам.

— И что сейчас на пристани?

— А ничего. Лодьи смолят, подальше — кочи смолят. Лоточников с пирогами ни одного нет, и купцов там тоже — ни одного нет.

Деревнин насупился — не желал признавать себя дураком.