Вологодские заговорщики

Так вышло, что бывший подьячий как раз тишины в жизни знал очень мало. Рос в семье, где кроме него было еще пятеро детишек; пристроили смолоду на приказную службу, а там в одной комнате за долгим столом — человек двадцать, и к ним приходят еще люди, и все галдят; женили — жена привела с собой говорливых баб, без которых нельзя вести хозяйство; потом — дети, потом Михайлу женили и вторая жена завелась; потом еще дети…

В приказе — шум и гам, когда розыск ведешь — суета и всякие похождения, выставили со Старого Земского двора — и в Огородниках покоя не было. Уже сбежал от жены, поселил ее в горнице, сам спал внизу, и то — тишины не ведал, голосистые дочки и внучки звенели бубенцами, вопила ключница Марья, на поварне — вечные склоки и дрязги. И всех приходится унимать, иной раз рявкнешь, как цепной кобель, угомонятся, но ненадолго.

Да, взмолился, и не раз. А как послал Господь тишину — так и не ведаешь, что с ней дальше делать.

Вставать разом с иноками — можно, идти в храм на полунощницу — тоже можно. Потом, разумеется, литургия, отстоишь и литургию. И все это время — молчишь…

А откуда тут тишине взяться? А очень просто — живя в Огородниках, не каждую седмицу изволил в церковь жаловать, и так-то большой привычки к службе не имел, а тут и вовсе родилась отвычка. И получается, что служба в храме — сама по себе, а Иван Андреич Деревнин — сам по себе, и даже перестает слушать голоса иереев — как-то они по дороге к его ушам растворяются и пропадают.

Осознав эту беду, старый подьячий огорчился — как же так? Тишины ему, вишь, захотелось. Получил — и теперь нужно думать, для чего она ему дана.

Игумен Иоанн несколько раз звал к себе ради разумной беседы, и Деревнин узнавал такое, что волей-неволей вспоминал Чекмая: вот бы как-то ему передать! Но записать не мог — глаза не позволяли, да и не было в келье приклада для письма.

После утренней трапезы оставалось либо сидеть в храме и слушать Неусыпаемую Псалтирь, что весьма душеполезно, либо сидеть в келье одному, потому что у иноков — послушания: который с трапезы бежит на поварню, который — на двор, где возводится новый сарай, который — едет на торг покупать муку, потому что припасенная на исходе, который — ведет трудников копать огород и чистить хлев.

Вот и сиди до второй трапезы. Потом — все на послушаниях до вечерней службы. А нужна ли она душе? Разве что когда колокол призовет, пойти послушать, как читают Евангелие. Вот оно необходимо. Раньше мог его сам читать, теперь — жди, пока инок, исполняющий послушание, прочитает.

Потом лишь у иноков может найтись время для беседы, но беседовать с ними нужно осторожно — не донесли бы игумену про слишком подозрительные расспросы.

Так что главным образом — молчание и тишина.

Поскольку больше заняться было нечем, Деревнин пустился вспоминать всю свою жизнь, с самого начала, когда целью существования был большой медовый пряник. Сперва это было печальным занятием, потом появились радости — когда удавалось вспомнить чье-то имя и прозвание, совместить в голове родственные связи почти забытых стариков. И это было не самым худшим занятием из всех, которые выпали на долю старого подьячего.

Думал он и о дочках с внучками. Дочек нужно замуж отдавать, а за кого? В такое-то безумное время… Если бы не случилось этой беды с посланием московских бояр, не пришлось бы уезжать из Вологды, спасая себя и чудом уцелевшего внука, — можно было бы потолковать с братьями Гречишниковыми. Они, конечно, для сынов из своего семейства, для того же Ивана, будут искать богатых невест. Но у них тут полно знакомцев, их жены найдут порядочных свах… Ан нет, уже не найдут…

Хорошо хоть, невестка с внучками пристроены.

И в последнюю голову вспомнил Деревнин об Авдотье.

Женился он на ней в полном соответствии с указанием апостола Павла: лучше вступать в брак, нежели страстями разжигаться. Взял Авдотью, как полагается, юницей непорочной. А ведь куда больше подходила ему и по годам, и по нраву ключница Марья. И ее он тоже вспомнил. Но засмеяли бы соседи, кабы женился на Марье, что за годы вдовства и с кумом блудила, и еще с какими-то молодцами.

И вот ведь что вышло…

Марья — та бы, уже привыкнув к нему, жила тихо, занималась хозяйством. Статочно, никого бы не родила — а лучше ли, что Авдотья родила дочек? Вот теперь их и пристраивай!

Авдотья…

Про Марью хоть все было понятно, а Авдотья вдруг оказалась прелюбодеицей. Как иначе понять ее тайную встречу неведомо с кем и тайное же поручение? Такое делают только ради полюбовника!

Сидя в пустом храме и почти не слыша псалмов, Деревнин беззвучно ругался с женой.

— Бог тебе мужа дал, Бог тебе деток дал, а ты? — упрекал Иван Андреевич. — Не какого-то шалопая — почтенного человека Он тебе дал. Дом дал, свое хозяйство дал, а ты?

Но, поскольку в храме об иных вещах и помыслить-то скверно, Деревнин не задал самого главного вопроса: чего ж тебе недоставало?!

Он был уверен, что хорошая жена должна принимать все от мужа с благодарностью и быть равнодушной к его мужским желаниям: угодно ему — пусть получает. А она, Авдотья, хотела прелюбодействовать!