Прошмыгнув мимо нее в укромный закуток за печью, мальчик начал быстро собирать свои нехитрые пожитки: приготовленный загодя небольшой шматок сала, аккуратно завернутый в чистую тряпицу, коробок спичек, перочинный ножик, ржаные сухари в полотняном мешочке, серебро и медь в старом кошельке.
Он твердо решил: ни в колонию не пойдет, ни здесь больше ни дня не останется! Домой, в деревню надо подаваться. Может, и не разобрали еще на дрова их избу? А и разобрали, так соседи хоть на время приютят. Узнает, с какого вокзала идут поезда на Тулу, как-нибудь пристроится и поедет. Ничего, язык, говорят, до Киева доведет.
В деревне летом привольно: лес, грибы пойдут, ягоды. Речка течет, можно рыбу ловить, купаться, лежать на берегу, зарывшись в теплый песок, и смотреть, как плывут по небу лохматые, невесомые облака…
Чья-то тень заслонила от него свет. Подняв глаза, Сергуня увидел Пашку. Сжался в своем углу, подтянув к груди острые коленки, – если пнет сапогом, так хоть по ногам, а не в ребра.
– Ты один? А сам где?
Не дождавшись ответа, Пашка, протянув руку, за шиворот выволок мальчишку из-за печи, встряхнул.
– Чего молчишь? Язык проглотил?
Из Сергуниных глаз покатились крупные слезы обиды за свою несчастливую судьбу – надо же, опять придется сносить побои, пинки, унижения, а родная деревня уже казалась такой близкой.
Пашка его слезы понял по-своему. Побледнев, поставил мальчишку перед собой, наклонился, с тревогой заглядывая ему в лицо:
– Неужто взяли? Где? Да говори же ты наконец!
– В центре… – всхлипнул Сергуня, – после магазина Кудина… Он с трамвая прыгнул, а те за ним. Стреляли.
– Убили? – мелко перекрестился Пашка.
– Не-ет… Повели.
– Та-а-ак, – Заика быстро заходил из угла в угол, соображая. – Пойдешь к МУРу, – приказал он мальчику. – День и ночь там торчи, а высмотри, когда его привезут или куда отвезут. Вечером я сам тебя найду там. И гляди у меня, ежели уйдешь – прибью. Меня жди! А это что? – выхватил он из рук Сергуни приготовленное им для побега. Повертел, со злобой отбросил в угол. – Слинять хотел? Нет, милок, не выйдет. Пойдем, к центру отвезу. И спаси тебя Господь не сделать, что велят…
Антония доставили в МУР, временно поместили в комнату дежурного Хромова.
По коридору Антоний шел с независимым видом, держа фуражку в руке, нахально скалился, глядя на сидевших на лавках людей, вызванных на допросы. Сев на стул в комнате Хромова, развалился, спросил разрешения закурить. Наблюдая, как дежурный постоянно снимает трубку телефона, Антоний загадочно улыбался в ответ своим мыслям.
– Скоро на допрос? – словно невзначай поинтересовался он.
– Когда нужен будешь, позовут, – оборвал его Хромов и снова поднял трубку тревожно звонившего телефона. – Слушаю… Что? Записываю… Да помедленнее вы, я не успеваю… Так. Принято.
– Мне в туалет надо, – неожиданно сообщил Антоний.
– Потерпишь.
– Не могу, начальник, я больше терпеть. С утра все терплю. Неудобно же будет к твоим руководителям с непотребными штанами идти? Или тебе в углу сделать?
– Чертова болячка… – раздраженный Хромов встал, открыл дверь. – Идем!
Антоний не спеша поднялся, тщательно поправил полы своего пальто, взял фуражку.
– Картуз зачем?
– Может, у вас там дует, а я не люблю, когда сквозняк, – ухмыльнулся бандит. – Ну пошли, я готов.
Снова зазвонил телефон. Хромов метнулся к столу.
– Иди в конец коридора, я сейчас… Алло, дежурный слушает, – он прижал к уху трубку. – Да, я… Сейчас, пишу…
Антоний, немного помедлив, вышел в коридор. Заложив руки за спину и бросая по сторонам сердитые взгляды, пошел мерным шагом мимо сидевших на скамьях.
Одна из дверей, выходящих в длинный коридор, открылась. Оттуда, тяжело отдуваясь и кланяясь, вышел полный человек с красным, словно распаренным, апоплексическим лицом, держа в пухлой руке квадратную бумажку пропуска.
– Гражданин! – сурово окликнул его Антоний. – Подойдите!
Толстяк оглянулся: высокий мужчина в кожаном пальто и защитной кепке приказывал ему подойти. Грозно встопорщенные усы, суровый вид: явно какой-то начальник. За последние дни в жизни толстяка произошло столько всего, что лучше пока оставить свой гонор за дверями этого учреждения. И он послушно подошел.
– Фамилия? – спросил Антоний, боясь, что в любую минуту может выйти из дежурки Хромов, и тогда конец всему.
– Федорин. Порфирий Михайлович Федорин, – нэпман еще больше покраснел. Неужели его задержат, не позволят наконец уйти отсюда?
– Дайте ваш пропуск, я отмечу. Ждите тут. – Антоний ловко выхватил из рук Федорина листок пропуска и быстро пошел по коридору к выходу…
Греков, осторожно приоткрыв дверь, заглянул в кабинет Виктора Петровича.
– Можно?
– Заходи, заходи… – начальник, встав из-за стола, пошел навстречу ему и Черникову. – Рад увидеться с вами, Анатолий Николаевич, читал ваши статьи… Прошу, присаживайтесь. Я в общих чертах уже знаком с тем, что вы рассказали, но хотел бы сам с вами поговорить, кое-что уточнить, ну и поблагодарить тоже.
– За что? – изумился Анатолий.
– Как за что, за помощь.
– Да что вы, – смутился Черников, – разве это помощь? По-моему, каждый должен…