«Волос ангела»

– Молодец! – хлопнул его по спине оживившийся Козлов. – Где он?

– Бегает… – уныло сказал Федор.

– Та-а-к… И кто этот припадочный?

– Комаров Николай Тихонович, 1895 года рождения, до революции привлекался к суду за кражи, в восемнадцатом году вновь осудили, да потом выпустили. Пообещал проявлять сознательность и порвать с уголовным прошлым.

– Обманул, значит… Зайдем-ка ко мне. – Козлов распахнул дверь своего кабинета. Сидевший с ним вместе в одной комнате Жуков, подняв голову, склоненную над бумагами, приветливо кивнул Федору.

– Присаживайся! – Козлов сел на стул, подвинул другой Грекову. – Саша, – обратился он к Жукову, – пока мы с тобой старых специалистов – клюквенников, обворовывавших церкви, ищем, Федор Психа установил.

– Интересно… – отложил бумаги Жуков. – А почему Псих?

– Актер неплохой, – улыбнулся Федор. – Падучую болезнь, эпилепсию, ловко умеет изображать. Говорят, очень натурально у него получается. Ну а народ наш жалостливый, когда поймают – не бьют: припадочный, что с него взять.

– Вот так, а сам, значит, здоров?

– Здоровехонек. Обмылок прятал во рту, чтобы пена была. Я один адресок выяснил, где он может бывать, думаю, наблюдение организуем. Район, правда, тяжелый – Дубровки, частные дома, заросли.

– Да, надо за ним приглядеть. На остальных выведет, но брать будем только с поличным, когда золото понесет. Серебряника нашел?

– Определился кое-какой круг – человек пять-шесть.

– Неужели их еще так много?

– Много не много, а кое-кто остался. Женщина мне, Коля, покоя не дает. Кто она, откуда? Приказчик показал, что Псих вместе с ней приходил в магазин Кудина.

– Точно! И в случае на Стромынке – женщина! – пристукнул по столу ладонью Жуков. – А данных о ней никаких.

– Наблюдение мы за магазином Кудина выставили, – сообщил Козлов, – если придут, то приказчик должен знак подать.

– Обманет, – бросил Федор. – Засаду надо сделать.

– Не думаю. Он и так плакал – хозяин, говорит, бесом опутал. Но Кудин сейчас у нас, задержан. М-да, засада, конечно, вернее, это ты прав, но если преступники в магазине чужих увидят, могут уйти. Потому решили от засады пока отказаться. А женщину приказчик описывает так: молодая, волосы темные, красивая, голос приятный.

– Голос – примета хорошая, – засмеялся Жуков.

– Погоди, будут и у нас специалисты, по приметам портреты рисовать начнут: криминалистика вперед идет, придумают люди разные мудрые штуки, такие, что преступнику деться некуда будет, – убежденно сказал Греков.

– Не, Федя… – покрутил головой Саша Жуков. – Мы еще до этих мудрых штук всю преступность ликвидируем!

– Думаешь? – хитро прищурился Козлов.

– Факт. Пролетарская сознательность растет, это раз. Второе – пережитки вымрут, а самых упорных бандюг уничтожим. Третье – малосознательных перекуем, научим честно трудиться. Поэтому: нашей работы еще лет на пять от силы!

– Да ну?! Неужто в пять лет управимся? – засмеялся Федор.

– Точно! Вот увидите. Ну, может, не на пять, а на десять. Потом придется всем нам другие специальности приобретать.

– Милый, ты этой-то сначала как следует овладей! – Коля Козлов ласково взъерошил волосы молодому Саше Жукову. – А насчет мудрых штук – не знаю, наверное, и будут когда-нибудь.

– Пока их нет, давайте словесный портретик женщины сделаем. Бертильон хоть и буржуа, а не дурак был, – предложил Федор, беря лист бумаги, – изобразим в самом лучшем виде и всем раздадим.

– Слушай, а не проще выявить серебряников, у которых сыновья извозчики? – Козлов закурил дешевую папиросу, привычно стряхивая пепел в мозолистую ладонь.

– А как точно узнаешь, у кого сын извозчик? Но тех, у кого сыновья есть, я в первую очередь на карандаш взял, – откликнулся Федор, продолжая писать.

– Нет, ребята, медленно мы работаем, медленно! – озабоченный Козлов вскочил со стула, заходил маятником по кабинету. – Кого в Дубровки пошлем? А, Греков?

– Полагаю, Шкуратова и Генералова…

* * *

Ой как плохо в Москве маленькому бездомному человеку. Хорошо еще, что лето, тепло, не замерзнешь под метелью, укрывающей белым саваном не имеющих крова бродяг, расстающихся с жизнью в ночи, не заледенеешь где-нибудь в подворотне или под мостом.

Но надо и есть что-то. Голод давал о себе знать постоянно, и Сережка не знал, как от него избавиться. Выпросил утром на рынке кусок хлеба у жалостливой торговки. Едва успел съесть половину – налетела ватага беспризорников, закружили, отняли хлеб, надавали по шее, потащили с собой.

Вечером устроились ночевать в лежавших на мостовой каких-то огромных пустых трубах, на незнакомой окраине. А в ночь – облава. Милиционеры с фонарями окружили ночлег беспризорников. Сережку толкнули, он вскочил, подгоняемый страхом, побежал вместе со всеми непонятно куда. Пролезали под закрытыми воротами, шустро ныряли в проломы заборов, слыша за собой топот сапог и свистки.

Какой-то бежавший рядом беспризорник – лица не разглядеть, темно, – торопливо затолкал Сережку в узкую щель между деревянными ларями для мусора в темном, неизвестном дворе, втиснулся следом сам. Затаились, чувствуя, как испуганно бьются сердца.