«Волос ангела»

Видел он сегодня и подружку Психа, Марфу. Размалеванная девка с папиросой. Таких в любом порту кучей наскребешь прямо на причалах – длинная, грудастая, тонкие голенастые ноги в туфлях на высоких каблуках, в ушах качаются серьги чуть не с кулак величиной. Пакость!

Сам Генка, как все большие мужчины, любил женщин, маленьких ростом. Особенно его умиляло, когда у женщины, сидящей на гнутом венском стуле с высокими ножками, ноги не доставали до пола. А тут – верста коломенская, да еще с цигаркой в зубах. Чего же в ней женского?

Мишка начал клевать носом. Заметив это, Шкуратов предложил ему подремать по очереди – час-полтора один, потом другой. Так и ночь легче скоротать. Генералов только согласно кивнул и, поудобнее пристроившись на лавке, задремал.

Геннадий снова закурил, пряча в большой руке огонек папиросы, прислонился к тонкому столбику навеса над крыльцом пустого дома.

Сколько им ждать? Никто не знает.

У Паучихи завели граммофон. Открыли окно – видно, стало душно в накуренной комнате. Ясно было слышно пение Шаляпина – "Очи черные". Пьяные голоса нестройно подтягивали.

"Испортили песню, дураки", – обиделся Шкуратов, наблюдая, как кто-то, стоя у открытого окна, покуривал, выпуская дым в темень ночи…

Под утро Генку, дремавшего на лавке, тихо растолкал Генералов.

– Идет кто-то…

Быстро открыв глаза, Шкуратов уставился в сторону крыльца. Вот мелькнула маленькая тень. У двери завозились, отпирая. Да что-то мал больно человек, стоявший на крыльце. Женщина? Нет, не похоже. Ребенок? Ну да, мальчишка! Что он здесь делает?

– Вроде как извозчик недалеко проехал, – зашептал Мишка. – А потом смотрю – идет…

Хлопнула дверь. Мальчишку впустили.

– Приготовились! – скомандовал Шкуратов, поправляя наган за поясом.

* * *

Подняли Сергуню затемно. Павел был уже одет, ждал. Николай Петрович сунул мальчику в руки кусок хлеба с колбасой «собачья радость», вместо завтрака, велел идти с Павлом.

Вышли. Долго петляли незнакомыми улицами. Наконец за очередным углом показалась извозчичья коляска с дремавшим на козлах неопрятным стариком. С детства привычный к лошадям, Сережка сразу определил, что конь, запряженный в коляску, хорош. Чувствуется, что резвый.

В коляске уже сидел какой-то дядька – мордатенький, галстук-бабочка, приличный костюм. Он молча кивнул Павлу. Уселись в коляску. Старик махнул вожжами над спиной коня. Тот ходко принял с места.

Всю дорогу молчали. Мордатенький вроде как дремал, притулившись в углу. Пашка сопел, курил. Сергуня съел колбасу и хлеб.

Ехали долго, чуть не через весь город. Старик, правивший конем, словно нарочно выбирал самые глухие улицы и переулки. На набережной Москвы-реки, когда показались белеющие в свете раннего утра стены монастыря, коляска остановилась. Мордатенький слез, махнул рукой в сторону монастырского сада, раскинувшегося на береговой круче.

– Там… И быстрее. Ждите у моста.

Пашка кивнул, и они снова поехали. Теперь уже недалеко.

– Видишь дом? Пойдешь туда… – Пашка щелчком отбросил окурок очередной папиросы. – Запоминай, Исусик, что делать и как говорить…

* * *

– Этто было леттом, в теплую погоду… – мучая старенькую семиструнную гитару, фальшиво пел Сенька Бегемот, известный всей Таганке налетчик. В углу, почти неслышно за громким Сенькиным пением, хрипел граммофон. Паучиха, порядком усталая, пристроилась у двери – она уже скупила кое-что по мелочи у подгулявших и теперь ждала только, чтобы они угомонились и завалились спать. Скоро, скоро завалятся – самогон кончается.

Марфа уселась на Колькин пиджак в полоску, которым он так гордился. То бормотала пьяные слова, то смеялась, то вытирала пустые слезы. Псих тянул ее в другую комнату, а она упиралась, вцепившись грязными пальцами в край старого дивана.

– Ну нет… Ну погоди…

– Ты познакомила с «малиной» и наганом… – ревел свое захмелевший Сенька Бегемот.

Услышав стук в дверь, робкий, незнакомый, Паучиха насторожилась, вышла в сени. Поглядев в щель между досками пристройки, открыла дверь, впустив мальчонку, худенького, светловолосого.

– Чего тебе? – она сложила толстые руки на животе и посмотрела на него с брезгливым недоумением. – Шляются тут!

– Кольку Психа… – пролепетал мальчишка.

– Ишь ты… А почто он тебе, сопля ты этакая?

– Ему велено передать, – мальчишка смотрел исподлобья.

– Жди, – бросила Паучиха и, тяжело переваливаясь на толстенных ногах, вышла.

Буквально через минуту в сени выскочил Колька Псих, поправляя спадающую на лоб косую челку.

– Ну? – уставился на мальчишку пьяными глазами.

– Ты Колька?

– Ну я, говори, чего…

– Ангелина тебя ждет у монастыря. Велела сейчас идти. Никому, сказала, не говорить.

Псих ненадолго задумался. Потом согласно кивнул.

– Я сейчас, отведешь. Не уходи, а то по шее!

Он быстро вернулся в комнату. Зло выдернул пиджак из-под тощего зада Марфы – расселась тут, курва, – накинул его на плечи.

– Наливай, Сеня, я мигом…

* * *

Псих вывалился на крыльцо по-пьяному шумно, спотыкаясь и пошатываясь. Чертыхнулся, уронив свой картуз. Поднял, отряхнул, ударив о колено. Надел. Поплелся за мальчишкой.

– Куда это они? – прошептал Генералов. – Светает только.