Волошинов, Бахтин и лингвистика

У Бахтина говорится не только об индивидуальном, но и о функциональном стиле, причем «функциональный стиль» оказывается синонимом «жанрового стиля» (163). Но как соотносятся речевой жанр и стиль? Обращают на себя внимание такие формулировки: «Стиль входит как элемент в жанровое единство высказывания» (164); «Литературный язык—это сложная динамическая система языковых стилей» (165); «Самый выбор говорящим определенной грамматической формы есть акт стилистический» (167). Тем самым стиль – понятие, относящееся к языку и соотносимое с речевым жанром, относящимся к высказыванию. Прямо говорится об «индивидуальных и языковых стилях» (166), то есть не индивидуальные стили (вероятно, функциональные) относятся к языку. Однако в чем разница между языковыми и жанровыми стилями? Отношение между (речевым) жанром и стилем развивается лишь в одной фразе: «Переход стиля из одного жанра в другой не только меняет звучание стиля в условиях несвойственного ему жанра, но и разрушает или обновляет новый жанр» (166). Ясно, что это отношение не взаимно однозначно и может меняться со временем, но относится ли стиль к языку, из этой цитаты не ясно.

В то же время подчеркивается, что стилистика выходит за пределы системы языка, что проявляется в ее противопоставлении грамматике: «Грамматика и стилистика сходятся и расходятся в любом конкретном языковом явлении: если рассматривать его только в системе языка, то это грамматическое явление, если же рассматривать его в целом индивидуального высказывания или речевого жанра, то это стилистическое явление» (167). Такая точка зрения отчасти перекликается с Г. О. Винокуром: тот также считал, что нет никаких собственно стилистических явлений, а грамматическое и стилистическое рассмотрение различаются не объектом, а углом зрения. Различия стилей у Винокура перекликаются с различиями речевых жанров у Бахтина (хотя оба не предложили какой-либо развернутой классификации). Но очевидны и два несовпадения. Во-первых, Винокур выводит изучение и индивидуальных высказываний, и индивидуальных стилей за пределы лингвистики.[752] Во-вторых, у Винокура не было понятия жанра или речевого жанра, а Бахтина именно речевые жанры интересуют прежде всего.

В последующем тексте РЖ стили и стилистика упомянуты лишь эпизодически и без какой-либо строгости. Иногда стили и жанры как бы взаимно однозначно соответствуют друг другу: несколько раз говорится о «фамильярных и интимных жанрах и стилях» (202, 203). Вводится понятие «стилистического ореола» слова, который, однако, принадлежит не самому слову, а жанру (192). Несомненно, что в написанной части задуманной статьи понятие стиля не получило столь четкого и продуманного выражения, как понятие жанра. Может быть, поэтому автор позже не занимался жанрами, но вернулся к вопросам стиля в наброске «Язык в художественной литературе».

В заключительной части итогового текста рассмотрены еще три более частные проблемы, на которых остановлюсь лишь кратко. Это проблема экспрессии, проблема чужой речи и проблема адресата.

Вопросы экспрессии в языке и связанной с ней интонации принадлежали к весьма слабо изученным во время написания РЖ. У лингвистов не было сколько-нибудь разработанного метода в их отношении, сопоставимого, скажем, с фонологическими или морфологическими методами. Бахтин считал такую ситуацию результатом «аберрации», свойственной и носителям языка, например, поэтам, и его исследователям, среди которых упомянут А. М. Пешковский (190). Им кажется, будто «каждое слово языка само по себе имеет или может иметь „эмоциональный тон“, „эмоциональную окраску“, „ценностный момент“, „стилистический ореол“ и т. д., а следовательно, и свойственную ему, как слову, экспрессивную интонацию» (190). То же происходит и с предложением.

Согласно Бахтину все на самом деле иначе: у языка много средств «выражения эмоционально-оценивающей позиции говорящего, но все эти средства, как средства языка, совершенно нейтральны по отношению ко всякой определенной реальной оценке» (188); слово миленький с этой точки зрения не отличается от слова даль. И слово, и предложение получают «экспрессивную сторону» «только в конкретном высказывании» (188). Соответственно слова и предложения лишены сами по себе экспрессивной интонации, она – «конститутивный признак высказывания» (189). В связи с этим отмечается различие между формами языка и признаками высказывания: «Эта типическая экспрессия и соответствующая ей типическая интонация не обладают той силой принудительности, которой обладают формы языка. Это более свободная жанровая нормативность. В нашем примере Всякая радость мне сейчас горька экспрессивный тип слова радость, конечно, не типичен для этого слова. Речевые жанры вообще довольно легко поддаются переакцентуации, печальное можно сделать шутливо-веселым, но в результате получится нечто иное» (191–192). Идея о том, что экспрессивная интонация, присущая целому высказыванию, изменяет морфологические или синтаксические характеристики слова, как единицы языка, выдвигалась и у А. Гардинера.