Волошинские чтения

Поэтика воды и облаков, которым в средневековом Китае и Японии посвящены десятки специальных сочинений[82], естественно привлекла внимание М. А. Волошина, стремящегося даже в столь изменчивом, случайном и неопределенном, как облако или туманная дымка, запечатлеть их вечное, сущностное. В этом смысле пейзаж Волошина глубоко реалистичен, хотя и мало похож на реальный.

М. А. Волошин так определял понятие реализм: «Слово реализм происходит от корня res — вещь. Его можно перевести, следовательно, — вещность, познание вещи в самой себе. Другими словами, для пластических искусств это есть изучение внешних свойств и качеств вещей и, через него, познание законов, образующих вещи». И далее — художник еще более подробно разъясняет свое понимание «вещности» или «реализма». «Реализм в искусстве, при своем углублении, приводит к идеализму в платоновском смысле, т. е. в каждой преходящей случайной вещи ищет ея сущность, ея идею. С этой стороны он включает в себя и символизм, так как „все преходящее есть только знак“, по формуле Гете»[83].

Эти знаки сущности и вечности, проступившие в морщинах и складках лика земли, в образе камня, воды или облака, стремился запечатлеть и постичь, как некую тайнопись, в своей живописи Волошин. «Тяжелый шрифт земли и ленты облаков // Глубоко врезаны, как на цветной гравюре», — запишет Волошин на акварели «Киммерийские сумерки». Понимание реализма Волошиным в традициях Платона и Гете как метода воплощения сущности, идеи вещи во многом близко эстетике живописи школы вэньжэньхуа в китайской классической живописи, которая определяла свой художественный стиль как написание идеи [сеи][84].

М. Цветаева очень верно почувствовала земное как праматеринское начало в творчестве М. Волошина. «Творчество Волошина — плотное, весомое, почти что творчество самой материи, с силами, не нисходящими свыше, а подаваемыми той — мало: насквозь прогретой, — сожженной, сухой, как кремень, землей…»[85] Земля — то округлая, податливая глина и песок /Янышары/, то твердый камень — сердолик, яшма, острые выступы скал /Карадаг/ — в акварелях Волошина выражает особую поэтику камня. Можно даже сказать, что этот «философский камень» предстал в пейзажных акварелях Волошина как важнейший архетип[86]. Многие его акварели по цветовой и линейной композиции напоминают нерукотворные пейзажи, угадываемые в коктебельских яшмах. Разные оттенки охры соседствуют с серовато-дымчатыми и зелено-голубыми тонами. Линии, передающие абрис скал и холмов, конфигурацию облаков и изрезанность берега, подобны трещинам и прожилкам в каменной породе. Характер линии и штриха глубоко сообразен то с мягкой округлостью холмов, то с резкой угловатостью Карадага.

И еще один мотив-знак волошинских пейзажей тесно связан с восточными мотивами в поэзии и живописи мастера. Достаточно часто Волошин обращается к лунному пейзажу: «мой легкий путь сквозь лунные туманы», «пепельный свет», «ртутный отблеск и сиянье оссиановских ночей», «луна восходит над заливом», «зеркальность лунной тишины». Он любил писать подлунный мир, луной озаренную землю, пожалуй, можно сказать сильнее — был одержим этим мотивом. Мотив любования луной в классическом искусстве Китая и Японии, как в поэзии, так и в живописи, вырос до значения священного ритуала[87]. Определяющую роль в художественной структуре пейзажных акварелей Волошина играет пространственно-временный континуум. Построенные по законам так называемой «воздушной перспективы», то есть панорамно, с дальней точкой зрения и градацией тона, его акварели создают иллюзию отдаленности объектов. Художник видит Коктебель почти в «космической» беспредельности. Волошин стремился запечатлеть в акварелях «земли отверженной застывшие усилья, уста праматери, которым слова нет», его пейзажи — это область молчания. Он писал их, исчерпав возможности слова, ощутив его границы.