Волошский укроп

Они не догадывались. Стояли набычившись, сжимая кулаки, более готовые бежать и сражаться, нежели думать. Алеша, не слишком хорошо знавший Москву, переводил взгляд с одного на другого.

— Вспомните, где произошло похищение Анастасии, где работал турок под видом торговца, — подсказал сыщик.

— На Трубной площади.

— Верно. А почему она Трубной называется? Потому что прежде там была труба, по которой текла…

— Неглинка! — ахнул Митя, сообразивший первым. — Да чтоб ему, змею оттоманскому, сдохнуть от собственного яда…

Мармеладов возвысил голос и раскатил зычно, на весь трактир:

— А что, господа извозчики! Кто из вас лучше знает Неглинную улицу?

Реагировали по-разному. Больше всего смеялись и ухали от такого необычного обращения — извозный люд как только москвичи не называли, но вот «хоспадами» впервые, вот те крест! За общим столом по соседству заспорили — пьяный барин аль нет, и стоит ли с такой странной компанией связываться. Наконец из дальнего угла шагнул невысокий дядька лет сорока, с косо стриженой бородой.

— Да кудыть-ты, Матвей! — одергивали его кучера. — Нешто не вишь, яки там погоны? Не ходи, хлопот не оберёшьси…

Кучер покосился на Ершова, но робости не показал.

— Искал, барин? Ну, вот он я. Неглинную знаю вдоль и поперек. Покуда там конку не проложили, часто на той улице и стоял. Клиентов помню наперечет.

Голос у него был невеселый, косоворотка в заплатах. Очевидно, сейчас дела извозчика, как и многих его сотоварищей, шло из рук вон плохо. Конку в трактире обсуждали часто, при этом ненавидели люто. Мармеладов знал, что от безденежья кучера подряжались порой на сомнительные рейсы, сговаривались с бандитами, да и сами нет-нет, да грабили пьяненького пассажира, оставляя того храпеть на пороге дома. А иногда, крайне редко, избавлялись от бесчувственного тела. Ангелов среди них сроду не водилось, но сегодня сыщику нужен был именно такой проводник.

— Доставь нас туда за четверть часа, да укажи одно местечко тайное. Получишь вот это, — он подбросил на ладони золотую монету, выпавшую двуглавым орлом вверх.

— Барин, за полуимпериал тебя любой из нас до Неглинки на собственных закорках потащит, — ухмыльнулся Матвей. — Да только как бы потом в кутузку не загреметь. Там-то мне золото наврядли сгодится.

Брошенный на адъютанта подозрительный взгляд не оставлял сомнений в том, кому именно не доверяет извозчик.

— Не волнуйся, любезный, здесь тебе никакого ущерба не грозит, — успокоил Мармеладов. — Если сомневаешься, так возьми деньги вперед. Только смотри потом, не подведи!

Соседний стол в этот момент решил, что барин не пьяный, а вовсе малохольный — где ж оно видано, так деньгами швыряться. Матвей же с достоинством взял золотой, передал его трактирщику, флегматично жующему крендель: таким образом то ли покрывая имеющийся долг, то ли обеспечивая себе кредит.

— Не боись, барин! Мое слово верное. За десять минут домчим, — и добавил с нескрываемым презрением, — любую конку обгоним!

XIV

Кони рванули с места, будто бы не замечая тяжести четверых пассажиров и кучера. Коляска реагировала на эту компанию иначе — скрипела на поворотах и сильно проседала на осях. Матвей правил по набережной, нахлестывая и постоянно выкрикивая: «Веселей, залетныя!»

— Вот вы все про Пушкина говорите, Родион Романович, а я так, признаюсь, и не читал ничего, — в этом неожиданном заявлении Платона Ершова слышалась даже какая-то странная гордость. — Далек я от всей этой поэтической пошлости.

Мармеладов чувствовал себя неуютно в открытом возке, к вечеру от реки наползала прохлада. Но дрожь его пробила отнюдь не от этого. Представилось, что пройдет всего лет двадцать, — ну пусть тридцать, — и такие вот Платоны, гордящиеся своей безграмотностью, будут управлять империей из высоких министерских кресел. Тогда уж жди беды. Сыщик мог бы сейчас объяснить, почему Пушкин — это наше все: ведь народу нужна не только духовность, но также и душевность. А ей в русской поэзии без Александра Сергеевича просто неоткуда было бы взяться. Однако он не видел смысла тратить время на дискуссию с пустоголовым юнцом. Поэтому просто отвернулся и стал смотреть на купола Василия Блаженного — их еще можно было разглядеть в надвигающихся майских сумерках.

— Хотя Пушкин нашему министерству человек не чужой, — продолжал говорить адъютант. — Известно ли вам, господа, что поэт был допущен в наш архив, тот самый в Хохловском переулке, и изучал там исторические документы, прежде чем писать своего «Бориса Годунова»?!

— Которого вы тоже, надо полагать… — Мармеладов не успел договорить «не читали», поскольку мелькнула мысль, такая яркая, словно молния осветила.

Василий Блаженный…

Василий!

Во всех европейских языках это имя произносится совсем с другой согласной в начале. Французы говорят Базиль, итальянцы — Базилио, немцы — Базилиус. Не правда ли, это звучит удивительно похоже на «базилик»?!