Волошский укроп

Примем во внимание тот факт, что Пушкин сочинял «Годунова» в архивах дипломатического ведомства. Раз об этом знает даже адъютант, который не любит стихов, стало быть дворянин из Петербурга и подавно об этом осведомлен. Стало быть, Бешеный волк сообщил Белому медведю, что спрячется…

— Он в палатах Шуйских, — сыщик высказал это вслух, затем повторил коротко суть своих размышлений. — Насколько я могу припомнить, Шуйский — единственный Василий в трагедии, да к тому же его хоромы в Подкопаевском переулке, всего в двух шагах от министерства иностранных дел. Согласитесь, это — несомненный плюс для того, кто собрался шпионить.

— Надо срочно ехать к палатам! — воскликнул Ершов. — Турок слишком самоуверен, он не опасается, что мы разгадаем его шифровку. А мы нагрянем, возьмем с поличным, вытряхнем из него имена всех агентов и разорвем в клочья шпионскую сеть! Эй, как там тебя… Поворачивай!

Кавалергард потянулся, чтобы хлопнуть извозчика по плечу, но руку его перехватил Митя.

— Прежде следует позаботиться о девочке!

— Клянусь вам, как только мы схватим турка, я тут же сообщу обер-полицмейстеру, — адъютант взвыл, когда Митя сжал его руку чуть сильнее. — Он соберет городовых, прочешет Неглинку. Да и потом, ведь не факт, что Анастасия там. Это всего лишь домыслы.

— Я домыслам Мармеладова верю больше, чем клятвам иных… — почтмейстер был непреклонен и руку Ершова не отпускал. — К тому же вы сами признаете: шпион не знает, что мы его убежище разоблачили. Значит, никуда не сбежит. Да и поздно уже поворачивать оглобли.

Извозчик почти не соврал, добрались быстро. Зашли в лавку керосинщика на углу за двумя фонарями. Перешли дорогу к дому не то тринадцатому, не то пятнадцатому — Мармеладов не успел заметить точнее, поскольку свернули во дворы. Было их два. По левую руку господский, окруженный живой изгородью. Оттуда доносились голоса и девичий смех. Справа же невыносимо воняло выпотрошенной рыбой, закисшими щами и дрянным гуталином, — такое сочетание встречается на задах кухни и комнаты слуг, где спят вповалку и не особенно часто моются.

— Сейчас тихо, барин! — кучер обращался только к Мармеладову. Кавалергарда он нарочно не замечал, а священника побаивался, так как водились за душой грехи, и серьезные. Митя же хромал, отставая на несколько шагов, поскольку боль от вчерашней раны в натертой ноге становилась уже нестерпимой. — Тихо, чтоб решетка не лязгнула. А то ведь слуги могут городового свистнуть.

Ржавая решетка поднялась, против ожидания, без малейшего скрипа: очевидно, лаз этот использовали часто и потому регулярно смазывали петли.

— Запоминай, барин. Как сунешься тудыть, сперва спуск наискосок пойдет, а потом резкий обрыв будет. Да не расшибетесь поди, — наставлял Матвей, кивая в раззявленную пасть подземелья. — Смрад там жуткий.

— Сильнее, чем тут? — сморщил нос почтмейстер.

— Сильней и ядреней, барин. Вы через рукав дышите, так легче. Здесь обратно не поднимитесь. Надо будет или к Трубе вертаться, против течения речки, оттуда выход в трущобный дом есть, через большой пролом в стене. Сразу поймете, не пропустите. Но там всякая шихоботь по ночам собирается, так что осторожнее… Или уже топайте до Александрова сада, где прямо в Москву-реку выход есть, под Всехсвятским…

Извозчик называл мост по старинке, хотя тот уже лет двадцать, как разобрали, а нынешний, построенный на его месте, именовали Новым или Железным. Видно было, что весь этот новомодный прогресс Матвею поперек горла, потому и избрал он нехитрый метод отрицания происходящих перемен, цепляясь за приметы и названия из собственной молодости, того золотого века, который, увы, остался в далеком прошлом.

Первым в лаз протиснулся Мармелалов, держась обеими руками за липкие стены и постоянно оскальзываясь на каких-то вонючих комьях, — местная прислуга использовала решетку с одной лишь целью: сливали в подземную реку отходы и сбрасывали мусор. Нащупав ногой край, за которым простиралась темная бездна, сыщик спрыгнул вниз, ожидая, что переломает себе все кости, а уж голову наверняка расшибет. Но нет, обошлось. Он пружинисто приземлился, подняв фонтан брызг. Выбрался на каменную кладку вдоль стены подземного тоннеля, проверил — не разбился ли фонарь, предусмотрительно повешенный на шею, запалил фитиль и огляделся.

Своды подземелья зеленели плесенью, а кое-где проступали бурые пятна. Вода в Неглинке казалась черной, сразу вспомнилось второе ее название — Ведьма-речка. Неглубокая, сыщик ощупал намокшие до колен брюки, но уж верно извозчик сказал — смрадная.

На стене зашевелилась тень и в проеме показались митины сапоги. Почтмейстер соскочил не так удачно, болезненно взвыл, ударив и без того больную ногу. Полез на каменный тротуар, отчаянно ругаясь, правда, шепотом.

— Гадство какое! — приговаривал он, зажигая свой фонарь. — Ох и стребую я с турка должок за все мои мытарства, придет время!