Волшебная гайка

В больницу Варю не пустили. Она так до самых похорон и не увидела больше брата. Вылетел позавчера вечером со двора на мотоцикле, и сразу будто завертели страшное кино. А потом сегодня утром эти две, скрепленные у воротника английской булавкой, половинки пиджака, про который отец бодро сказал:

— Так зачем сшивать-та? Так удобнее одевать будет.

Он словно радовался, что не нужно делать лишнюю работу, и гордился своей портновской смекалкой. А вернее всего, просто с раннего утра уже приложился к бутылке.

Но одевать Колю в эти половинки, наверное, действительно было… удобнее. В новеньком черном пиджаке брат показался Варе красавцем. Ни единой царапинки на лице. Лежал в гробу, словно спал. И даже вроде чуть улыбался синеватыми плотно сжатыми губами.

— Помянуть нашего сыночка заходите, помянуть, — суматошно приглашал отец расходящихся с кладбища людей. — За упокой души рюмочку.

Свежий холмик укрыли живыми цветами. Соседи увели мать под руки. Она еле шла, спотыкалась и держала у свалившегося на грудь подбородка скомканный в кулаке платок. А отец все суетился, приглашал, точно радовался возможности выпить не таясь, не прячась по разным сараюхам.

— Идем в дом, дружок, — сказала тетя Наташа, поднимая Варю со скамейки. — Идем, собрались уже все.

Гости молча рассаживались за длинным столом, с трудом втискиваясь один к другому. Варю зажали между тетей Наташей и Катюшей Прохоровой. Катюша была в черном платье, как вдова. И на волосах капроновый черный платок. Она осторожно, кончиками пальцев, вытирала со щек слезинки. Слезинки дрожали на распухших веках и скатывались на белые щеки.

В рюмках подрагивали вино и водка. И в бутылках. На бутылках с водкой в красных половинках солнца бежали малюсенькие олени. Варю поташнивало от одной мысли, что нужно есть и пить. Она тупо смотрела на маленького белого оленя. И красную половинку солнца. Красную, как Колин шлем.

— Ну, — сказал отец, — пусть будет ему земля пухом. За светлую память.

Варя подняла глаза. Отец стоял с рюмкой. Он торопился. Он всегда, когда рядом была бутылка, торопился. В рюмке дрожала водка. Водка из точно такой же бутылки, что Варя нашла позавчера на верстаке под стружками. Коля выпил из этой бутылки с красной половинкой солнца. А теперь собирались пить из таких же бутылок за светлую о нем память. Как в насмешку.

— Ну, — сказал отец, — все налили?

— Нет! — вскочила Варя. — Нет! Нельзя так! Он погиб через эту самую проклятущую водку! И теперь снова… ею же…

С правого бока Варю испуганно тянула вниз тетя Наташа. У Катюши округлились и застыли в безмолвном ужасе глаза. Мама уронила лицо в ладони. Над столом поплыл ропот.

— Надо же, как распустили девчонку. Чего она себе позволяет.

— Вам не нравится?! — срывая голос, закричала Варя. — А зачем вы отца умасливали, спаивали его? Вы! Вы все! Получку он всегда маме до копеечки приносил. А пил на ваши. И Колю он убил на ваши!

Отшвырнув стул, она вырвалась из-за стола, бросилась во двор. Через калитку между березами — на улицу. И бежала, бежала, пока, задохнувшись, не свалилась в густую траву далеко за поселком. Она ревела в голос, каталась по траве, бессильно колотила кулаками в землю. И постепенно затихла. Лишь изредка у нее снова начинали вздрагивать острые плечи и покатая спина с резко проступающими сквозь тоненькое платье позвонками.

Что плохого в черепахе

Мне повезло. Я здорово умею шутить. Я прямо талантливая в этом отношении. Выйду по двор:

— Сережа-морожа, противная рожа! На кого она у тебя, рожа, похожа?

Попробовала бы так другая девчонка! А мне ничего, у меня есть старший брат.

Великолепно иметь старшего брата. Петя меня раньше не только от всех защищал. Он меня и на велосипеде катал, и конфеты мне приносил, и в цирк водил. И я над ним никогда не шутила. Даже наоборот. Возьму и скажу:

— Ты, Петя, самый-самый сильный и добрый.

И он сразу так и засветится от радости.

Однако с некоторых пор Петя стал светиться без моего участия. Придет из института и сияет. Или поздно вечером домой заявится и весь — словно у него внутри лампочка горит. И никого нашему Пете не стало нужно — ни меня, ни мамы, ни папы, ни бабушки. Ему кое-кто другой стал нужен, по имени Наташа.

Мне, конечно, всё равно. Ходи себе и сияй на здоровье. Только сияние сиянием, а если с тобой младшая сестра по-хорошему, то ты тоже изволь.

— Петя, — попрошу я, — вот эта задачка у меня прямо никак не решается.

А он:

— Погоди, Люда. Некогда мне.

И намертво приклеивается к телефону. «Шу, шу, шу» со своей Наташенькой. Трубку ладонью прикрывает и всех из прихожей гонит.

Только у телефонного провода, между прочим, два конца. Как ни прикрывай трубку, а с другого конца тоже раздаются звонки. И частенько, когда Пети нет дома. А раз он так, то с ним и не грех пошутить.

Ну, я и пошутила.

Звонит телефон. И в трубке женский голос. Неуверенный и подхалимистый:

— Алё, можно Петю попросить.