Волшебная гора

В независимом тоне, с каким добряк Йоахим разговаривал с мадам Шоша, Гансу Касторпу почудилась даже затаённая враждебность, и мысль о причинах этой враждебности невольно заставила его улыбнуться. Клавдия сделала попытку пройтись по комнате; однако места не хватило, поэтому она тоже взяла со стола какой-то журнал и вернулась с ним к своему креслу с ручками-обрубками. А Ганс Касторп сидел и созерцал её, причём, подражая деду, упёрся подбородком в воротничок и в самом деле стал похож на него до смешного. Так как мадам Шоша снова заложила ногу на ногу, под синей суконной юбкой чётко обрисовалось её колено и вся стройная линия ноги. Клавдия была не выше среднего роста, – Ганс Касторп считал, что такой рост для женщины самый естественный и привлекательный, – однако довольно длиннонога и в бёдрах не широка. Теперь она сидела, не откинувшись на спинку кресла, а наклонившись вперёд и опершись скрещёнными руками о колено перекинутой ноги; спина её ссутулилась, плечи опустились, сзади резко выступили шейные позвонки, под плотно обтягивающим её свитером обозначился даже позвоночный столб, грудь, не столь высокая и пышная, как у Маруси, а небольшая и почти девичья, оказалась стиснутой с обеих сторон. Вдруг Ганс Касторп вспомнил, что ведь и она ждёт здесь рентгена, что гофрат писал её портрет; он воспроизводил её внешний облик на полотне с помощью масла и красящих веществ. А теперь он в полумраке направит на неё световые лучи, и они обнажат перед ним внутреннюю картину её тела. При этой мысли Ганс Касторп отвернулся, на его лице появилось выражение добродетельной и достойной омраченности, ибо даже наедине с собой он считал необходимым напустить на себя эти чувства.

Им недолго пришлось ждать втроём в приёмной. Видимо, там, за дверью лаборатории, с Сашей и его матерью не слишком церемонились и постарались на них сэкономить упущенное время. Техник в белом халате снова распахнул дверь, Йоахим, вставая, бросил журнал на стол, и Ганс Касторп, правда, не без внутреннего колебания, направился следом за ним. Тут в нём шевельнулись рыцарские чувства, а также соблазн всё-таки заговорить с мадам Шоша и уступить ей очередь, заговорить, может быть, даже по-французски, если это ему удастся; и про себя он судорожно стал подбирать нужные слова и строить фразы. Но он не знал, в ходу ли здесь такого рода любезности и не является ли приём в порядке строгой очерёдности более благородным, чем рыцарские расшаркивания. Йоахим должен был это знать, и так как он не выразил никакого намерения пропустить даму вперёд, хотя двоюродный брат и устремил на него вопрошающий и многозначительный взгляд, Гансу Касторпу ничего не оставалось, как проследовать за ним в лабораторию мимо мадам Шоша, которая только бегло посмотрела на него, не разгибаясь.

Он был настолько поглощён тем, что оставил позади, этими волнующими событиями последних десяти минут, что, войдя в лабораторию, не мог сразу опомниться. В искусственном полумраке он не различал ничего или почти ничего. В ушах все ещё звучал приятно хрипловатый голос мадам Шоша, которая говорила: «В чём же дело?.. Сейчас кто-то вошёл туда… Как неприятно…» И от звуков этого голоса по его телу пробежал сладостный озноб. Он увидел её обтянутое суконной юбкой колено, позвонки, выступающие на склонённой шее, под короткими прядками выбившихся из косы рыжеватых завитков, и снова по спине пробежала дрожь.

Гофрат Беренс стоял спиной к двери, перед каким-то шкафом, или встроенными полками, и рассматривал черноватую фотопластинку, держа её против тусклого света, лившегося с потолка. Двоюродные братья прошли мимо него в глубь комнаты, причём техник обогнал их и начал подготовлять аппарат для просвечивания. Их поразил странный запах: казалось, воздух комнаты насыщен чем-то вроде отстоявшегося озона. Полки, выступавшие между двумя окнами с опущенными чёрными шторами, как бы делили лабораторию на две неравные части. В полумраке можно было всё же различить самые разнообразные физические приборы, вогнутые стёкла, распределительные доски, измерительные приборы, а также ящик на подвижном штативе, напоминавший фотоаппарат, стеклянные диапозитивы, стоявшие рядами на полках; трудно было понять, где находишься – в ателье фотографа, в тёмной камере для проявления, в мастерской изобретателя или в магическом кабинете технолога.

Йоахим начал тут же раздеваться и обнажил тело до пояса. Техник, местный житель, ещё не старый, румяный и плотный малый, предложил Гансу Касторпу сделать то же. «Так будет побыстрее, – добавил он, – сразу же потом и пойдёте». В то время как Ганс Касторп снимал жилет, из меньшей половины комнаты вышел Беренс.