Только на этом испытания того долгого и утомительного дня не кончились. Только отнесли тело Иосифа в мертвецкую, как перед Бернаром вырос глухонемой Поль. Он мыча потянул санитарного брата за рукав рясы, пальцем указывая на покои аббата. Инфирмариус был приглашен к аббату. И это приглашение равнялось приказу, нарушить который в монастыре никто бы не посмел.
В своих покоях Петр Достопочтенный был один.
– Pax et bonum, сын мой.
– Pax et bonum, отец мой, – склонил голову монах.
Санитарный брат с трудом выдерживал испытывающий взгляд аббата.
– Ты уверен, сын мой, что тебе нечего мне рассказать?
– Нет, отец мой.
– Именно поэтому ты отводишь глаза, как провинившийся школяр?
Бернар с трудом сглотнул ставшую неожиданно вязкой слюну. Петр Достопочтенный молчал. В жизни санитарный брат не испытывал такой тягостной тишины. Но он обязан был сдержать клятву и спасти Мартина от неминуемой кары.
– Хорошо, будь по-твоему, Поль, выходи, – Петр Достопочтенный показал рукой на дверь, и глухонемой охранник, поклонившись, вышел. Дождавшись, когда за гигантом закроется дверь, аббат поднял свои голубые глаза на инфирмариуса и четко произнес: – Теперь все, что ты расскажешь, будет тайной исповеди. Ты готов исповедоваться, сын мой?
Инфирмариус растерялся. Такого он не ожидал. Аббат оказался гораздо хитрее. Но теперь выхода у него не было. Отказаться от исповеди права он не имел. Запинаясь и прерываясь, начал он свое трудное повествование. Петр Достопочтенный слушал внимательно. В глазах его сначала заполыхал зарницами гнев, потом морщины разгладились, взгляд просветлел и погрустнел. Даже в один момент показалось Бернару, что в уголке левого глаза блеснула предательская слеза. Когда санитарный брат замолчал, установилась тишина. Только сердце Бернара рвалось на волю из грудной клетки, да тяжелое дыхание аббата разрывало камнем нависший полог безмолвия.
– Тяжкую доверил ты мне тайну. И как быть нам теперь? – Голос аббата прозвучал неожиданно громко и ясно.
– Вы сохраните тайну исповеди, отец мой? Вы не выдадите тайну Иосифа?
– Как я могу, в страшных грехах повинен брат Иосиф! Ой, в каких страшных! – обреченно произнес настоятель, неожиданно в его глазах заблестели искры, и он медленно, словно нащупывая возможное решение, заговорил: – Хотя ты прав, тайна исповеди все облегчает, ибо нет выше этой тайны, этого доверия, оказанного одним слабым человеком другому слабому человеку.