Тариэл вспомнил, как перед самым взрывом так же лежал на поле боя и смотрел на жалкое солнце Юдолии. И оно там напомнило ему Нестан, улыбчивую и шаловливую. Ту, которой он посылал в конверте бредовые стихи. Но они были от сердца. В них он не хвастался своим поэтическим мастерством, а напротив, открывал перед любимой всю беспомощность, уязвимость своего сердца. Ведь она могла раздавить его, как букашку, засмеявшись или просто скомкав листок или, что еще хуже, исправив для смеха ошибки и кому-нибудь показав. А могла улыбнуться и погладить строчки, которые написал тот, кто думает о ней даже теперь.
Тариэл снова закрыл глаза и почувствовал шелестящий лес, а в нем себя, маленького-маленького, словно дырочка на одежде от искры, вылетевшей из костра.
Вдруг вдали послышался железнодорожный гудок. Тариэл очнулся, привстал на локтях и увидел, как черный паровоз, пыхтя и выбрасывая клубы пара, вытягивает чистенькие вагоны из туннеля в скале.
– Ну, вообще, неплохо, – сказал кто-то сзади.
– А?! Что?! – воскликнул Тариэл, озираясь.
– Да я насчет стиха, – объяснил этот кто-то трескучим голоском. – Неплохо-неплохо.
– Кто здесь? – спросил Тариэл, за спиной натягивая тетиву арбалета.
– Но-но, – погрозился невидимка. – Ты лучше убери эту штуку. В лесах Зенона охота запрещена. Заповедная зона и все такое…
Из травки высунулись два уха, а за ними и сам заяц.
– Ты кто?! – испуганно спросил Тариэл.
– Я? – удивленно отозвался тот. – Я заяц.
– Настоящий?
– А то! Самый что ни на есть заяц.
– А что у тебя с ушами? – испуганно спросил Тариэл.
Заяц пошевелил ушками и, наклонив к себе лапкой, внимательно осмотрел их.
– А что у меня с ушами?
– Ну-у, – задумался Тариэл, как бы это сказать. – Ну, они такие большие.
– А! – засмеялся заяц. – Ты что, зайцев никогда не видел?
– Видел. Но только в мультиках и на картинках, – признался Тариэл. – И я думал, что уши ненастоящие. Ну, в смысле, что это для смеха.
– Нет, дружище, они настоящие и совсем не для смеха, – гордо сказал заяц, поочередно пошевелив ушками. – Тут нечему удивляться. Уши – они всем нужны, и чем они больше, тем лучше. Между прочим, это и есть зримый признак умственного развития. Вот твои уши мне кажутся более подозрительными. Культяпки, а не уши. Они у тебя что, заворачиваются?
– Нет, – признался Тариэл.
– С такими ушами стихи писать - это не дело, - покачал головой заяц. – Вот то-то и слыхать у тебя: жизни – отчизне. Банально! Или: кран – нестан, ну, что это такое? Что еще за «нестан»? Признайся, ты это слово для рифмы придумал?
Тариэл только успел кашлянуть, а болтливый заяц уже продолжал:
– Вообще-то, я тоже поэт. Воспеваю красоты местной природы, так сказать. А почему у тебя такие грустные стихи?
Тариэл расслабился и присел на травку.
– Так получается, – улыбаясь, пожал плечами он.
– А я считаю, что это нехорошо, нехорошо… Ну, не то чтобы это совсем нехорошо. Просто мне кажется, что стихи находятся в прямой связи с настроением. И если стихи у тебя грустные, то и сам ты тоже грустный. Вот, к примеру, вчера был дождик, и я сочинил свое лучшее стихотворение. Хочешь послушать?
– Валяй, – стараясь не смеяться, согласился Тариэл.
Заяц очень по-заячьи посопел, почихал и, шевеля ушами, начал:
– Здорово! - засмеялся, наконец, Тариэл. – А тебя как зовут?
– Ну, меня никак не зовут, – признался заяц. – Видишь ли, называют в основном люди, а я, кроме барсуков, белок и мышек ни с кем в лесу не общаюсь. А тебя как звать?