Волшебник на пути. Последний путь чародея

Это было почти оскорбительно, на самом–то деле, да только она теперь знала — он понимал, что это разрушило бы протягивающийся между ними хрупкий мостик доверия. А кроме того, он на самом–то деле, похоже, мало интересовался ею как женщиной, и вообще чем–либо интимным, если уж на то пошло. Теперь, однако, доверие сложилось, стало прочным несмотря на её вспышки и оскорбления, и она теперь ловила себя на возникающем то и дело желании, чтобы он таки касался её — но когда Алеа ловила себя на этой мысли, то приходила от неё в ужас. Хватит с неё и прошлого, когда один юноша воспользовался ею и с презрением отверг её! Возникшая дружба с Магнусом намного лучше этого!

Хотя наверное их отношения могли бы быть ещё богаче.

Однако сейчас не подходящее время думать об этом, при Магнусе, настолько погрузившемся во мрак, настолько боящимся не добраться до дома вовремя — и поэтому она сидела и читала, или же чистила и смазывала свою кожаную сбрую, а потом точила клинки, или приносила ему чашку чая, когда заваривала его себе, забирала чашки, которые он рассеянно отдавал ей, мягко заставляла его есть, и не давала ему увидеть, насколько пугала её его потеря аппетита.

Фактически, она делала все, что следовало делать хорошей спутнице, все, что мог сделать боевой товарищ, и, постепенно, мало–помалу, он начал говорить с ней, произнося сперва только одну–две фразы, потом целые предложения, и наконец длинные сбивчивые монологи о своём детстве, о первых путешествиях, о родителях, о братьях и сестре — но всегда резко останавливался, когда соображал, что начинает говорить о своём последнем приключении, о той женщине, которая жестоко ранила его, о причинах, по которым он покинул дом.

— Понимаешь, я не мог просто быть сыном своего отца. — Сказав это, он глянул ей прямо в глаза, чего теперь почти никогда не делал. — Я не мог быть просто его продолжением. Я должен был быть самим собой, самостоятельным, а дома я никогда не смог бы быть таким, если бы не выступил против него — и потому я вместо этого уехал.

А Алеа слушала и кивала, с горящими глазами, жадно впитывая все эти сведения о Магнусе–мальчике, Магнусе — тяжко раненном любовнике, отправившемся в путешествия, Магнусе–сыне и брате, Магнусе–личности, человеке, как жаждала узнать его вот уж три года, но так и не узнала.

В ответ, когда он спрашивал её, каково это было, расти самой высокой девушкой в мидгардской деревне, чересчур высокой во многих отношениях, ей было как–то неудобно отказываться отвечать, сколь бы острую боль ни причиняли вызванные воспоминания — но рассказывая ему, она обнаружила, что боль померкла, что ей теперь под силу справиться с ней, что она может просматривать воспоминания и дорожить хорошими и растворять плохие. О, они по–прежнему оставались насыщенными болью, но не обладали больше силой калечить её. Она знала, что может теперь противостоять им, противостоять любому из тех людей, кто причинял ей боль, противостоять хоть всей деревне при Магнусе рядом с ней — и Алеа знала, что он всегда будет там, даже без удерживающей его как на привязи приманки секса, что она стала столь многое для него значить — и парадоксально, это вызывало у неё ещё более сильную жажду ощутить его прикосновение, ставшую настолько сильной, что сделалась почти невыносимой, хотя она и знала, что секс несёт только боль, что сопровождающие его чувства вызывали ещё более острую боль — в ней росло убеждение, что с Магнусом все будет иначе. Она говорила себе, что ей хочется делить ложе с Магнусом лишь ради уверенности в нем, и что в этом нет никакой необходимости, так как она могла быть намного больше уверена в нем как в боевом товарище, что их постоянно углубляющаяся дружба намного вернее и значительней, чем когда–либо могла б быть романтическая любовь, что ей не нужно неотделимого от такой любви обнажения душ, что интимность, разделяемая ими сейчас намного значительней, чем доверие любовников, что она могла б быть ближе ему как истинный друг теперь, когда беспокойство и горе делали его более уязвимым, чем он когда–либо бывал.

Но что–то глубоко внутри неё отказывалось в это поверить, в это, во все это.

И поэтому звездолёт мчался сквозь вечную ночь, неся в себе двух человек, которые наконец узнавали друг друга так, как никогда не знали раньше.

* * *

В коридоре замка прозвенел вопль, и Род было вскочил, а затем оглянулся на бледное лицо Гвен на подушке, обрамлённое длинными локонами рыжих волос с белыми прядями. Она открыла глаза, считывая его беспокойство и улыбаясь.

— Иди к ней, обеспокоенный отец. Я буду ещё жива, когда ты вернёшься.

— Знаю. Все равно я не хочу покидать тебя, если не вынужден. — Род снова уселся на постель, укачивая её руку в своей. — Тяжело видеть тебя больной в то время, как наша дочь рожает.

— Заверяю тебя, я протяну ещё немного, — промолвила Гвен с улыбкой, которая вдруг просияла сквозь её болезнь. — Однако дело сие женское, и лучше будет, если ты предоставишь его Корделии и её повитухе.