Волшебник Земноморья

— Может быть, — сказал Боб. — Однако, хотя я, конечно, не провидец, но когда смотрю на тебя, то вижу не в комнатенке среди книг, а на морском просторе, и на твоем пути — огненные драконы, башни замков, города… И все это видится с огромной высоты, словно летящий ястреб разглядывает какую-нибудь мошку.

— А за моей спиной? Видишь ли ты что-нибудь позади меня? — спросил Гед. Но слова застыли у него на губах, потому что волшебный огонек, висевший между ними, вдруг отбросил на пол и стену огромную тень Геда.

Тогда, отвернув лицо, чтобы не было видно изуродованной щеки, Гед выдавил из себя, запинаясь:

— Не будем больше об этом. Расскажи лучше, куда едешь и что собираешься там делать?

— Еду домой повидаться с братом и сестрой, той, про которую я тебе рассказывал. Я оставил ее совсем малышкой, а теперь скоро день ее Наречения. Как подумаешь об этом, просто не верится. Ну а работу поищу себе где-нибудь на соседних островах, для волшебника всегда найдется место. Я бы, конечно, остался с тобой подольше и обо всем поговорил, но не могу; корабль уходит нынче ночью, и вот-вот начнется отлив. Ястреб, если ты попадешь в наши края, — заходи ко мне обязательно. И если я тебе понадоблюсь, пошли за мной. Или просто позови — по имени. Меня зовут Эстарриол.

И Гед поднял свое изуродованное лицо и глянул в глаза Другу.

После этого они тихо простились. Боб вышел из комнаты и пошел по каменному коридору к выходу, а ночью он покинул Рок.

А Гед долго еще стоял неподвижно, глядя на дверь, как будто услышал потрясающую новость, и нужно было укрепить и возвысить свой дух, чтобы постичь ее подлинное значение. И этой новостью было доверие, оказанное Бобом, когда он назвал Геду свое истинное имя.

Истинное имя человека мог знать лишь он сам и тот, кто дал ему это имя. В крайнем случае он мог открыть его брату, жене или другу, но даже они не могли называть его так в присутствии третьего или там, где истинное имя могло быть услышано кем-то чужим. Среди прочих людей они должны были звать его, как и все остальные, мирским именем — Ястреб, Боб, Огион (что означало Еловая Шишка). Но если даже простой человек должен был скрывать свое истинное имя от всех, кроме тех немногих, кого он любил и кому доверял, то насколько же более осторожными и скрытными приходилось быть волшебникам, которые, будучи сами опасными, неизмеримо больше подвергались всяким опасностям! Тот, кто знал истинное имя человека, держал в руках его жизнь. И вот Геду, утратившему веру в себя, Боб вручил дар, каким можно удостоить лишь настоящего друга — ибо он верил в него по-прежнему, твердо и непоколебимо, сейчас и вовеки. Гед сел на свой бедный соломенный тюфяк и уменьшил силу чародейного света так, что теперь он был не ярче болотного огонька. Он погладил отака, который привольно разлегся на постели, и тот перешел к нему на грудь и уснул так доверчиво, будто всю жизнь спал именно там и больше нигде. Большой Дом давно затих. И тут Гед вдруг вспомнил, что нынешний день — канун годовщины его собственного Перехода, когда Огион дал ему имя. С тех пор минуло уже четыре года. Ему припомнилась ледяная стужа горных ключей, которые он перешел вброд нагой и безымянный, а потом и солнечные заводи реки Ар, где он так любил купаться, и деревня Ольховка под нависшими над нею лесистыми склонами, и утренние тени на пыльной деревенской улочке, и огонь в плавильной печи, мечущийся от вздохов кузнечных мехов, нагнетающих свежий воздух, огонь, такой яркий в зимний полдень; и темную хижину колдуньи с ароматом диких трав, и воздух в ней, спертый от дыма и густой сети плетущихся чар. Давно уже не вспоминал он детство, но все это вдруг само собой всплыло в памяти в ночь накануне его семнадцатилетия. Все места, годы и события его короткой, разбитой вдребезги жизни словно слились в единое целое, цепко схваченные памятью. Наконец-то после унылого, горького, попусту растраченного времени он снова знал, кто он, откуда родом и где сейчас находится.

Но он не видел, что суждено ему в последующие годы, не видел — и боялся увидеть.

Наутро он отправился один через весь остров — один, если не считать отака, привычно устроившегося у него на плече. На этот раз дорога к Башне Уединения заняла у него не два, а три дня, и он чувствовал себя совершенно разбитым, когда увидел Башню над северной оконечностью острова, на которую с ревом набрасывалось бушующее море.

Внутри, как и прежде, было темно и холодно, и Курремкармерук, восседая на возвышении, исписывал пергамент перечнями имен. Бросив взгляд на Геда и не здороваясь с мальчиком, словно тот никуда не уходил, Учитель сказал:

— Ложись спать. Усталость притупляет ум и память. Завтра возьмешь «Обязанности Творца» и начнешь учить имена из этой книги.