Волшебники

Крепнущее здоровье не оставляло Квентину выбора. Скоро он выволок свой ходячий скелет наружу и начал исследовать территорию. Отрезанный от прошлого и вообще от всего, что знал, он чувствовал себя нематериальным, как призрак. Монастырь — кентавры называли его Убежищем — изобиловал каменными аркадами, высоченными деревьями и широкими ухоженными дорожками. Квентину теперь постоянно хотелось есть, а кентавры, строгие вегетарианцы, были настоящими волшебниками по части салатов. На стол ставились огромные деревянные миски со шпинатом, латуком, рукколой, зелеными одуванчиками — все это изобилие заправлялось маслом и специями. Были у кентавров и ванны, шесть каменных прямоугольных прудов с разной температурой воды. Квентину они напоминали римские бани в доме родителей Элис. Он и плавал в них, и нырял. Когда свет наверху начинал меркнуть, мозжечок — подавать жалобы, а уши — болеть, он еле-еле доставал руками до дна.

Собственная память представлялась ему таким же глубоким прудом, затянутым тонюсенькой корочкой льда. Провалишься — попадешь в темные, лишенные кислорода воды, где обитают хищные воспоминания. Отловить бы их и упрятать куда подальше, но как? Лед проламывался в самые неожиданные моменты: когда Квентин ловил на себе взгляд говорящего бурундучка, когда кентавресса-сиделка вдруг проявляла заботу к нему, когда он случайно видел свое отражение в зеркале. Чудовища всплывали из глубин, к глазам подступали слезы, и Квентин спасался бегством.

Его скорбь по Элис приобретала все новые измерения. Ему казалось, что только в те несколько последних часов он по-настоящему увидел ее и по-настоящему полюбил. Теперь она перестала существовать, как стеклянная фигурка, сотворенная ею в день их знакомства, и остаток жизни лежал перед ним, как нудный постскриптум.

Боль в груди и плече, которую Квентин еще чувствовал в первые недели после своего воскрешения, начала проходить. Шок, испытанный им на первых порах от произведенной кентаврами трансплантации, сменился почтительным изумлением. Две трети ключицы, почти все правое плечо и бицепс состояли теперь из полированного темного дерева — то ли яблони, то ли вишни. Он ничего не чувствовал, стуча по нему костяшками пальцев, но гнулось оно превосходно и без всяких швов смыкалось с настоящими мышцами. Квентину это нравилось. Правое колено тоже сделалось деревянным, хотя он не помнил, как его повредил — может быть, это случилось, когда он уже свалился без памяти.

И это было еще не все. Волосы и даже брови у него побелели, как у персонажа Эдгара По из новеллы «Низвержение в Мальстрем». Он точно носил парик от Энди Уорхола.

Он делал все, лишь бы не сидеть на месте. Упражнялся в стрельбе из лука на просторном заросшем стрельбище. Старался поймать одного молодого кентавра, который в порядке физиотерапии учил его ездить верхом и фехтовать на саблях. Иногда Квентин воображал, что сражается с Мартином Четуином, иногда дрался просто так, но противника так ни разу и не задел. Несколько говорящих зверей, барсук и здоровенные зайцы, обнаружив его в Убежище и убедившись по виду и запаху, что он человек, да еще и с Земли, вбили себе в голову, будто он и есть новый верховный король. После сердитых заверений Квентина, что он не король и никем таким быть не желает, они нарекли его Отрекшимся Королем. Под его окном они оставляли капусту, орехи и сплетенные собственными лапами трогательные короны из украшенных кварцем прутьев. Квентин ломал эти изделия на мелкие части.

На обширных лугах Убежища пасся порой небольшой лошадиный табун. Квентин сначала думал, что это обыкновенные домашние лошади, но все обстояло несколько посложнее. Кентавры обоего пола то и дело совокуплялись с ними, публично и громогласно.

Его пожитки, которые он нашел в углу и сложил в комод, заняли ровно половину ящика, одного из пяти. В комнате имелся еще шаткий письменный стол флоридского стиля, выкрашенный в белый и бледно-зеленый цвета. Как-то Квентин стал рыться в нем, надеясь обнаружить следы прежних жильцов. Он надумал прибегнуть к элементарной письменной магии и попытаться узнать, что сталось с прочими магами. Вряд ли, конечно, техника ясновидения сработает между двумя мирами, но нельзя знать, пока не попробуешь. В столе, кроме россыпи пуговиц, старых каштанов и трупиков экзотических насекомых, нашлись два конверта и ветка с множеством листьев.

Конверты были сделаны из толстой бумаги кентаврийского производства. На одном каллиграфическим почерком Элиота было надписано его имя. У Квентина помутилось в глазах — пришлось срочно сесть.

Внутри, обернутая вокруг сплющенной пересохшей сигареты марки «Мерит ультра лайт», лежала записка.