Волшебники

Это был случайный выбор: стаю мог вести кто угодно. Квентин, утративший в процессе преображения львиную долю познавательных навыков, смутно сознавал, что приобрел взамен кое-какие новые свойства. Одним из них было чувство воздуха: его температуру и скорость ветра он воспринимал не менее четко, чем летящие по ветру завитки дыма. Небо представлялось ему как трехмерная карта с течениями, завихрениями, теплыми восходящими потоками и опасными холодными ямами. Отдаленные кучевые облака покалывали его положительными и отрицательными зарядами. О направлении и говорить нечего: он чувствовал его так, будто у него в мозгу плавал безупречно настроенный компас.

Магнитные линии Земли пронизывали небо наподобие невидимых рельсов — по одному из них Джорджия их и вела. Начинало светать; они шли на высоте одной мили и делали шестьдесят миль в час, обгоняя машины на Гудзонской автостраде.

Внизу проплыл Нью-Йорк — каменный нарост, дышащий жаром, электричеством, токсичными газами. Они летели вдоль берега мимо Трентона и Филадельфии, то над морем, то над застывшими полями: скользили по температурным горкам, взмывали на восходящих струях, без запинки переходили из иссякшего течения в другое, свежее и упругое. Это была фантастика: Квентин представить не мог, что они когда-нибудь остановятся. Подумать только, какой он сильный, на сколько взмахов рассчитаны его железные мускулы. Ему настоятельно требовалось высказаться, и он заорал:

— Хонк! Хонк-хонк-хонк-хонк-хонк!

Все остальные с ним согласились.

Гуси в клине постоянно менялись местами, как волейбольные игроки при подаче. Для отдыха и кормежки садились на водный резервуар, на канал, на заболоченный пятачок пригородного парка (для гусей ошибки ландшафтного проектирования — настоящий подарок). Порой они делили эти ценные участки с другими гусиными клиньями; настоящие гуси, чуя в них постороннюю примесь, относились к ним вежливо, но с легким юмором.

Квентин не знал, как долго они летят. Иногда, видя знакомые географические объекты, он пытался высчитать время и расстояние: если Чесапикский залив на столько-то миль южнее Нью-Йорка, то с момента — какого, собственно, момента? — прошло X дней. Иксы и прочие неизвестные упорно сопротивлялись решению. Гусиный мозг не был создан для цифр и не интересовался тем, что эти цифры доказывали.

Достаточно продвинувшись на юг, чтобы почувствовать потепление, они летели все дальше. Миновали острова Флорида-Кис — пупырышки, едва торчащие над сплошной бирюзой, — потом Кубу. Дальше нормальным гусям лицензии уже не выписывают. Промелькнул Панамский канал; орнитологи внизу определенно дивились, глядя на одинокий косяк, и делали в журналах записи о необычайном явлении.

Прошли дни, недели, месяцы, может быть годы — кому это интересно? Такого умиротворения Квентин никогда еще не испытывал. Человеческое прошлое с Брекбиллсом, Бруклином, Джеймсом, Джулией, Пенни и деканом Фоггом исчезло из памяти. У него больше не было имени, да и личности тоже — зачем птице человеческие атрибуты? Ее дело — превращать насекомых и растительный корм в мышцы, жир, перья, в мили полета. Подчинялся он только стае, ветру и дарвиновским законам. И той силе, что направляла его по магнитным невидимым рельсам на юг, вдоль каменистого побережья Перу — справа Анды, слева синий простор Тихого океана. Никогда еще он не был так счастлив.

Теперь им, правда, приходилось труднее. Садились они все реже, и места их привалов становились все экзотичнее — их, видимо, подбирали заранее. Летя на высоте примерно полутора миль вдоль колючего гребня Анд, с пустым животом и натруженными грудными мускулами, он вдруг видел блеск далеко впереди, и стая слетала на затопленное футбольное поле или на бассейн заброшенной виллы какого-нибудь лидера «Сендеро Луминосо»,[20] где дожди почти уничтожили привкус хлора.

После долгой тропической интерлюдии снова начало холодать. За Перу потянулось Чили с колеблемыми ветром патагонскими пампами. Стая порастрясла жирок, но никто ни секунды не колебался, когда их самоубийственный курс пролег за мыс Горн и синий хаос пролива Дрейка. Невидимая трасса поворотов не предусматривала.

Игривая перекличка отошла в прошлое. На той стороне клина, напротив Квентина, горел мрачной решимостью черный пуговичный глаз Дженет. Заночевали они, о чудо, на дрейфующей барже с грузом кресс-салата, люцерны и клевера. Возникшие на горизонте серые берега Антарктиды все встретили не столько с облегчением, сколько с покорностью. Сесть было негде, гусиных географических названий они не знали — если какие-нибудь гуси и залетали сюда, назад никто из них не вернулся. Магнитные рельсы сходились в воздухе, как меридианы на донышке глобуса. Брекбиллсский косяк летел высоко над серыми волнами, ясно видными сквозь двухмильную линзу сухого соленого воздуха.