Волшебники Гора

Талена испуганно повернула голову, и бросила на меня взгляд поверх правого плеча. Когда наши глаза встретились, я понял, что она узнала меня. У нее перехватило дыхание, и с мучительным стоном она обвисла в моих руках, потеряв сознание. Уложив безвольное тело на меха, я бросил соединенные с кандалами наручники на кровать слева от него и осторожно выпутал его из сети. Уже через мгновение, руки женщины были скованы за спиной наручниками, цепь которых шла к ее лодыжкам, также закованным в кандалы.

— Я подпишу документы, — сообщил я Тольнару, закончив со своей новой рабыней.

— А я удостоверю их и поставлю печати, — кивнул он.

Глава 27 Мы уходим

— Протяни вперед левое запястье, — приказал я Мило, а когда он это сделал, то отомкнул серебряный рабский браслет, и передал ему вместе с ключом.

Новообращенная рабыня, темноволосая оливковокожая красотка, еще недавно бывшая Убарой Ара, все еще оставалась без сознания. Теперь она лежала на боку на прохладных гладких плитках пола, куда я переложил ее с мехов, в нескольких футах слева от кровати, если стоять к ней лицом. Запястья женщины были закованы в наручники за ее спиной и присоединены цепью к щиколоткам. На шее Талены красовался ошейник, прикрепленный короткой цепью к ближайшему рабскому кольцу. На полу рядом с ней, готовый к использованию, лежал кляп.

— Я не понимаю, — удивился Мило.

— Это серебро, — бросил я. — Думаю, Ты сможешь его продать.

— Не понимаю, — повторил он.

— А это бумаги, — сообщил я, — имеющие прямое отношение к тебе. Они в полном порядке. Тольнар и Венлизий надлежащим образом оформили их для меня прежде, чем уйти.

— Бумаги, Господин? — переспросил мужчина.

— Ты ведь умеешь читать, не так ли? — осведомился я.

— Да, Господин, — кивнул Мило.

— И не называй меня Господином, — сказал я.

— Господин? — тем не менее, спросил он.

— Эти бумаги — бумаги твоего освобождения, — пояснил я. — Я больше тебе не господин. У тебя вообще больше нет господина.

— Освобождение? — эхом повторил Мило.

— Ты свободен, — сообщил я ему.

У Лавинии, стоявшей на колени поблизости, перехватило дыхание, она дикими глазами уставилась на Мило.

— Я никогда не был свободен, — растерянно проговорил тот.

— Нет, — усмехнулся я, — ну и что.

— Господин не хочет меня? — спросил мужчина.

— У меня даже нет театра, — развел я руками. — Какая у меня может быть надобность в актере?

— Вы могли бы продать меня, — напомнил он.

— Ты же — не женщина, — пожал я плечами и, заметив какими глазами Мило посмотрел вниз на Лавинию, добавил: — Да, а вот она женщина. И это естественно для нее быть рабыней.

— Но Вы теряете значительные деньги, — заметил он.

— Один бит-тарск, если быть точным, — усмехнулся я, вызвав улыбку и на его лице. — За столь немногое, можно было бы купить разве что услуги какой-нибудь новообращенной рабыни в захудалой пага-таверне, той, которая все еще отчаянно стремиться научиться, ублажать мужчин.

— Женщины восхитительны! — воскликнул Мило.

— Они небезынтересны, — подержал его я.

Лавиния застенчиво опустила голову, поскольку именно на нее были направлены глаза актера, когда он произнес свое восторженное определение. Безусловно, когда мужчина может рассмотреть красоту в одной женщине, он легко увидит ее и в тысячах других.

— Я всегда был рабом, — сказал он, — даже когда был совсем ребенком.

— Понимаю, — кивнул я.

— Я был красивым мальчиком, — вздохнул Мило.

— Могу себе представить, — сказал я.

— И мне всегда отказывали в женщинах, предостерегали от них, ругали, когда я выказывал к ним интерес, а иногда даже били, когда я разглядывал их.

— Я знаю мир, в котором такое, в некотором смысле, стало повсеместной практикой, — заметил я, — мир в котором, в политических целях определенных групп, для защиты их интересов и удовлетворения их амбиций, в массовом порядке делаются попытки подавить, унизить, остановить и запретить мужественность. А в итоге, этому сопутствует снижение и прекращение женственности, что, однако не касается тех групп, которые это все затеяли, поскольку собственные интересы для них важнее всего.

— Как такое вообще могло произойти? — ужаснулся Мило.

— Проще, чем тебе кажется, — пожал я плечами. — В искусственном мире, приученном одобрять идеологии отрицания, полном определений и организаций, использующих методики психологических манипуляций, в которых они используют в своих интересах антибиологические прецеденты далекого прошлого, этого легко можно достичь.

— Неужели их не останавливает даже вырождение и безумие, угрожающие будущему их собственного мира? — спросил он.

— Конечно, нет, — развел я руками.

Мужчина вздрогнул.

— Некоторые люди боятся открыть глаза, — сказал я.

— Почему? — удивился Мило.

— Им сказали, что так делать неправильно.

— Но это — безумие, — заметил мой собеседник.

— Нет, — вздохнул я. — Это — мудрость со стороны тех, кто боится того, что другие смогут видеть.

Мило снова вздрогнул.

— Но, возможно, однажды они откроют глаза, — улыбнулся я.