Волшебники из Капроны

В изогнутых ее бровях нарисовался штришок недоверия. Тонино овладело такое смятение, что он разом откусил чуть ли не половину девятого пирожного — слойки со взбитыми сливками. Она мгновенно залепила ему весь рот. Тонино знал: если он откроет рот — даже чтобы вдохнуть, — его содержимое тут же потоком выплюхнется на Паоло и герцогиню. Он сжал губы и стал отчаянно жевать. И — к великому смущению Паоло — продолжал пялиться на герцогиню. Как ему не хватало Бенвенуто! Бенвенуто рассказал бы ему о герцогине. Ведь это из-за нее у него такой сумбур в голове. Когда герцогиня, улыбаясь, склоняется к Паоло, то вовсе не кажется важной, строгой леди, которая так терпеливо обходится с герцогом. И все же, может, оттого, что на самом деле она не была такой уж терпеливой, Тонино как никогда чувствовал, что за ее восковой улыбкой таится недобрая сила неправедных побуждений и мыслей.

Паоло все бы отдал, чтобы Тонино прекратил жевать и пялиться. Но Тонино и не думал прекращать, а брови герцогини так явно выражали недоверие, что Паоло не выдержал:

— И еще, Тонино единственный, — выпалил он, — кто умеет разговаривать с Бенвенуто. Бенвенуто — главный среди наших кошек. Ваша... — Он вспомнил, что герцогиня не любит кошек. — М-м... вы не любите кошек, Ваша Светлость?

Герцогиня рассмеялась:

— Но я вовсе не против послушать о них. Так что Бенвенуто?

К облегчению Паоло, Тонино перевел свои выпученные глаза с герцогини на него.

И он продолжал:

— Видите ли, Ваша Светлость, заклинания действуют куда лучше и сильнее, если рядом кошка, и особенно если это Бенвенуто. К тому же Бенвенуто знает много такого...

Его прервал гулкий звук, исходивший от Тонино. Тонино, не открывая рта, пытался что-то сказать. Было ясно, что вот-вот из него хлынет недожеванная слойка со взбитыми сливками. Паоло выхватил свой измазанный вареньем и кремом платок. Он держал его наготове.

Герцогиня встала, и весьма поспешно.

— Пожалуй, мне пора взглянуть, что поделывают мои другие гости, — сказала она и быстро скользнула напротив — к девочкам Петрокки.

Девочки Петрокки — с обидой отметил Паоло — встретили ее в полной готовности. Их носовые платки успели усердно поработать, а тарелки давно уже стояли, аккуратно задвинутые под стулья. На каждой лежало по крайней мере три пирожных. Это воодушевило Тонино. Он неважно себя чувствовал. Положив остаток девятого пирожного на тарелку рядом с десятым, он бережно поставил ее на соседний стул. И проглотил все, что было во рту.

— Зря ты говорил с ней о Бенвенуто, — сказал он, вынимая носовой платок. — Это наш семейный секрет.

— Мог бы сам хоть два слова сказать, а не сидеть истуканом, пялясь, как огородное пугало, — огрызнулся Паоло. Ему обидно было видеть, как эти девчонки Петрокки весело болтают с герцогиней. Большелобая Анджелика смеялась. Это так рассердило Паоло, что он сорвался:

— Погляди, как эти девчонки подлизываются к герцогине!

— Вот чего не умел и не умею, — отрезал Тонино.

Паоло хотелось сказать: жаль, что не умеешь, но тут у него словно язык отнялся.

Он сидел, надувшись, и наблюдал, как герцогиня по другую сторону комнаты разговаривает с девчонками, пока она не встала и не ушла совсем. Уходя, она не забыла улыбнуться Паоло и Тонино и помахала им рукой. Паоло решил, что это очень любезно с ее стороны, учитывая, какими остолопами они себя показали.

Вскоре после этого красная портьера опять отодвинулась, и в комнату, медленно шествуя рядом со Старым Гвидо, вернулся Старый Никколо. Вслед за ними шли оба двоюродных деда в мантиях, а за ними Доменико. Совсем как торжественное шествие. Все смотрели прямо перед собой, и было ясно, что каждый погружен в свои тревожные мысли. Дети — все четверо — встали, стряхнули крошки и присоединились к процессии. Паоло оказался в паре со старшей девочкой; он тщательно избегал смотреть на нее. В полном молчании они проследовали к парадной входной двери дворца, к которой подъезжали готовые принять их кареты.

Первой подъехала карета Петрокки с четырьмя черными конями в подтеках и каплях от дождя. Тонино еще раз придирчиво оглядел кучера, очень надеясь, что ошибся на его счет. Все так же лило как из ведра, и одежда на нем насквозь промокла. Его рыжие, как у всех Петрокки, волосы стали пепельно-ржавыми от влаги под мокрой шапкой. Когда он нагибался, его била дрожь, а глаза на бледном лице смотрели вопрошающе, словно ему не терпелось услышать, что сказал герцог. Нет, кучер у Петрокки был, что и говорить, самый настоящий. Кучер Монтана, подъехавший следом, глядел в пространство невидящим взглядом, не обращая внимания на дождь, равно как и на своих пассажиров. Тонино признал, что у Петрокки выезд лучше.

Глава четвертая

Карета катила домой, и Старый Никколо, откинувшись на спинку сиденья, сказал:

— Герцог — человек очень добродушный. Да, очень. Может, он вовсе не такой простофиля, каким кажется.

— Когда мой отец был еще мальчиком, — отозвался дядя Умберто, и голос его прозвучал мрачнее мрачного, — его отец бывал во дворце еженедельно. И принимали его там как друга.