Волшебное дуновение

Суфлёрушке-малышу сразу захотелось с куклами подружиться, особенно – с печальным длиннолицым Гамлетом, который казался мудрее всех, читал красивые стихи «Быть или не быть?» и каждый раз умирал в конце своей длинной пьесы.

А на следующем спектакле всё начиналось сызнова.

Но после представления куклы отдыхали. Их вешали на стену, на специальные крюки и палочки, и куклы бездвижно висели, молча и загадочно глядя вдаль.

С Суфлёрушкой они не желали разговаривать.

– Глупыш, – усмехался дедушка Суфлёр Суфлёрыч, когда домовёнок ему жаловался, – куклы живут только на сцене, там их мир, и никому в него нос совать не дозволено. Даже домовым.

И Суфлёрушко перестал к куклам лезть. Придёт лишь иногда, посмотрит на печального Гамлета – и ушлёпает прочь с тихим вздохом: у театральных домовых на ногах шлёпанцы, им босиком нельзя, в театре повсюду ведь гвозди да булавки.

А домовёнку так хотелось с кем-нибудь дружить! Но актёры, хоть они при куклах и домовые, его тоже не слышали и не видели; после спектакля все они куда-то убегали, огорчая общительного малыша.

– Дурилка малая, – смеялся дедушка Суфлёр Суфлёрыч, – они же люди! А мы с людьми в разном мире живём, всё равно как рыбы и бабочки.

Так что подружился Суфлёрушко лишь с одной кулисной шуршавкой. Вообще, домовым их гонять полагается, потому что непорядок, но эту дедушка отчего-то терпел, гладил по взъерошенной голове и щекотал за ушами. И даже угощал иногда леденчиками из большой жестяной банки.

Шуршавка была невредная, тихая, потому и звали её – Тиша. Она сочиняла непонятные стихи и потом целыми днями бубнила их себе под нос, а домовёнку делалось от них легко и спокойственно:

Шуры-шу́ры – шур шары́,

Шуршур-шу́ры, шуши ши.

Шиши-шу́ши, шуры шир,

Ширшир-шу́ры – шишу ширрр…

– Ишь, расшуршалась, – ворчал иногда дедушка, хотя сам всё непонятное любил.

Как у всякого домового, у дедушки своя книга была, где всё записывалось. Так она и называлась – «Домо́вая Книга». Никто в неё вроде ничего не писал, а записано в ней было всё.

В свободную минутку дедушка из этой книги читал вслух, красиво и тоже непонятно:

Объяты любовью свыше,

Творим мы бесславно жизнь свою,

И кто забудет об этом –

Бесславен трижды…

* * *

Самое интересное в театре – это сцена.

В театре вообще всё интересно, но сцена…

Суфлёрушке она казалась необъятной. По бокам сцены висели кулисы, занавеси такие чёрные, а ещё на сцене стояла ширма. Ширма – это тоже сцена, только для кукол, и актёры-домовые за ней прятались, помогая куклам играть на ширме свои роли.

Декорации в театре изображали разные места: то леса и сады, то дворцы и горы – и во время спектакля они часто менялись.

Высоко над сценой были устроены колосники, такой настил решётчатый, вроде дырявого потолка или мостков, для театральных хитростей – всякие механизмы там ставить, декорации крепить. Декорации подвешивали на канатах, и когда сцена менялась, ненужные декорации подтягивали вверх, и зрителям они делались не видны.

Очень домовым эти колосники нравились, любила на них по ночам собираться вся окрестная молодёжь – младшие домовые, недавние, что по новостроенным домам живут. Набегут, в дырки свесятся: ухают, гукают, вопли вопят, стараются, у кого выйдет жутче. Дедушка Суфлёр Суфлёрыч их не гонял, пусть себе резвятся.

Театр – это чудо, тут можно всё.

И разносило по пустому залу гулкое театральное эхо эти ночные звуки и выкрики, на радость затаившимся под зрительскими креслами скрипунам и шуршавкам – те мигом начинали под шумок выводить бесконечные скрипы и шур-шуры, пока дедушка с ворчанием не выметет их всех прочь своей старой мохнатой метлой. Всех, кроме Тиши.

А вот на сцену никто никогда не лез, в театре сцена – это святое, на ней только спектакли творятся, а так бегать – ни-ни! Домовым на сцену ступать строжайше запрещено.

Все домовые это хорошо знали, таков был старинный закон.

Домовые много чего в театре делают, всего и не перескажешь: и в кулисах у них кипит работа, и под сценой, в просторном холодном трюме. Но главное их дело – это шёпоты. Как начнётся спектакль, так начинает театральный домовой, затаившись в уголке, актёрам роли нашёптывать.

Спросите, откуда домовой все слова знает? А ниоткуда: надо ему – и знает.

Вот и шепчут домовые словечко за словечком тишайшим шепотком – так, что ни единая живая душа не услышит – вроде как просто воздушные волны от них идут, легчайшие колебания. Но и сама душа человечья вся из сплошных волнений и колебаний состоит, и ловит она эти волны малые, и придают они духу актёрам, чтоб не смутились на сцене, не запутались, не сфальшивили.

Такое вот от домовых театральное вдохновение.

Люди о домовых хоть и не знают, а тоже догадались в театре своих человечьих шептунов-суфлёров заводить, чтобы слова из роли подсказывали. Только те бубнили-бубнили, а вдохновением от них не веяло, в итоге – все теперь и перевелись. Вот и правильно, а то им ещё и деньги зря плати.