Волшебные миры Хаяо Миядзаки

В своем эссе об этом фильме, дающем почву для размышлений, Доминик Чен характеризует замок как «аутопоэтическую систему», живое существо, которое постоянно саморегенерируется благодаря «эмоциональной энергии» Хаула и Кальцифера. Чен видит в многочисленных порталах замка метафору интернета, а в Хауле «одинокого хакера», который «с помощью магических способностей (технологий) строит сеть, собирает данные и пытается изменить мир своим талантом»[292]. Независимо от того, рассматриваем ли мы Хаула как доброго хакера, его способность свободно перемещаться между разными точками мира говорит об открытости (и уязвимости) замка для внешней среды.

Замок Хаула с конструкцией лоскутного одеяла, способностью перемещаться в пространстве и открытостью к окружающему миру иллюстрирует сложные и нестабильные условия современного мира. В то же время корнями он уходит к богатой истории замков Миядзаки. И это далеко не только очевидные замки, как в фильмах «Калиостро» и «Лапута». Крепость Татара в «Принцессе Мононоке» и многоэтажные купальни в «Унесенных призраками», где правят женщины-лидеры, тоже имеют структуру замков. Кажется, ходячий замок поначалу отступает от этой парадигмы женского управления и даже называется «ходячим замком Хаула», и волшебник не только его владелец, но, очевидно, еще и создатель. На самом деле ситуация гораздо сложнее. Хаул управляет замком благодаря договору с Кальцифером, демоном огня, которого озвучивает мужской голос. Таким образом, контроль над замком осуществляют мужские персонажи, хотя и разделяют власть.

Затем появляется Софи и добавляет женскую ноту. Несмотря на то что она пробралась в замок, спасаясь от холода и отчаяния, оказавшись внутри, она навязывает свой собственный элемент контроля, готовя еду и занимась уборкой. Положение домработницы – гораздо более приземленная роль, чем у многих других героинь Миядзаки, но Котани замечает, что, уборка Софи на самом деле очищает личность Хаула, а это сложная задача[293].

Энергичная забота Софи об остальных жителях замка обеспечивает ей место в пантеоне матерей-спасительниц из фильмов Миядзаки, который тянется как минимум до Навсикаи.

Софи обнаруживает, что замок, отнюдь не красивый и даже не внушительный, по сути, служит логовом самовлюбленного и поверхностного подростка. В замке, грязном, неудобном и заросшем паутиной, одна-единственная роскошь – ванная Хаула, но и та настолько запачкана волшебными порошками, что Софи отводит глаза, когда впервые там убирается. Ее решительная борьба с грязью и неопрятностью замка не только напоминает доблестный труд Тихиро по чистке купален в «Унесенных призраками», но и предлагает способ преодолеть травму на почве проклятия старости, пробуждая в героине резервы энергии и настойчивости.

Сила проклятий и заклинаний – еще одна значимая тема «Ходячего замка», и она перекликается с другими важными работами Миядзаки. Проклятия имеют глубокие коннотации, связанные с магией, ритуалами, судьбой и идентичностью. Хотя магия играет важную и положительную роль в «Лапуте» и «Ведьминой службе доставки», проклятия и заклинания практически отсутствуют в ранних работах Миядзаки. Возможно, они не случайно начинают появляться в поле зрения лишь по достижении режиссером среднего возраста, и впервые мы встречаемся с проклятием у Марко, героя фильма «Порко Россо» 1992 года.

Проклятия и заклинания в фантазиях Миядзаки часто имеют разрушительные последствия, например, проклятие умирающего вепря, которое изгоняет Аситаку из его племени и угрожает ему гибелью в «Принцессе Мононоке», или заклинание, которое Юбаба наложила на Хаку, лишив его памяти, в «Унесенных призраками». Иногда заклинания неэффективны, как, например, в «Поньо», когда отец Поньо пытается вернуть ей облик рыбы, тем самым вернув себе власть и контроль. В целом появление проклятий и заклинаний в более поздних работах Миядзаки вносит в его фильмы темное подводное течение и пробуждает мир, который кажется всё более произвольным, неуправляемым и таинственным.