Волшебные миры Хаяо Миядзаки

Такое неоднозначное завершение привело к множеству споров. Эта манга «трогает сердце читателя, задевает душу и меняет жизнь», – пишет Каору Нагаяма, оценивая произведение как «впечатляющую работу большой глубины». Масахиро Кояма называет ее «поворотным моментом» и рассуждает о ее «темной силе». Йоко Гои считает мангу «произведением очистительной тьмы». Больше беспокойства вызывает мнение критика Сюнсукэ Сугиты, который считает, что, «уничтожив репродуктивные клетки, [Навсикая] совершила геноцид». Как резюмирует Кано, манга о Навсикае – «шедевр фэнтези, тяжелый труд, в котором [воплотились] страдания и философские перипетии самого Миядзаки за период с 1980-х по 1990-е годы»[238].

Возможно, эта манга послужила для мастера способом проработать собственные психологические проблемы, тянущиеся с детства. Сугита предполагает, что повторяющиеся сцены спасения младенцев (как людей, так и маленьких омов) напоминают о травматическом инциденте маленького Хаяо, когда его семья не смогла помочь соседям, пытавшимся спастись от бомбежки. То, что Навсикая постоянно рискует своей жизнью ради спасения других, можно рассматривать как своего рода проработку чувства вины и даже некую форму искупления.

Но решение Миядзаки позволить своей героине уничтожить мириады нерожденных детей наводит на мысль о еще более глубоких внутренних конфликтах, сочетании чувства вины за прошлые поступки и отчаяния по поводу будущего или, по крайней мере, будущего западных технологий.

Чтобы это понять, нам нужно вернуться к его решению перевести героиню из образа мессии в образ шамана. Наиболее ярко это проявляется в ее «пороговом переживании», когда в отчаянии она хочет присоединиться к омам и идет на смерть. Затем она возвращается к жизни, но не в качестве мессии, лидера или спасителя, а как человек, который любит всё на этой земле. Как утверждает Эрико Огихара-Шук, «в аниме две религиозные традиции [христианская и восточноазиатская] соединяются, а в манге противостоят друг другу, и в конце побеждает анимизм»[239].

Христианство или нечто очень близкое воплощают дорокские крестьяне и еще одна группа – презренные укротители червей, которые считают Навсикаю «апостолом» или самим божеством. Навсикая не пренебрегает статусом «апостола», чтобы спасти дороков, а укротителям червей она специально показывает, что божеством не является, и заставляет их прикоснуться к ее лицу, чтобы доказать, что состоит из человеческой плоти.

Постоянное стремление Навсикаи любить и заботиться обо всех формах жизни, как видно по ее последнему разговору с хозяином крипты, подчеркивает ее глубокую связь с природой. Окончательный приговор Навсикаи в отношении репродуктивных клеток вынесен не столько против человечества, сколько из более широкого видения земли: человечество может выжить, а может и погибнуть, но в любом случае лучше довериться природе, чем искусственной технологической инженерии.

Навсикая делает выбор не в пользу и Запада, и того, что Ламарр называет «технологическим состоянием», которое держит человечество в тисках всё ускоряющейся гонки, из-за которой эксплуатируется и разрушается планета. Эта идея подтверждается ее пребыванием в эдемском Саду, также служившем хранилищем великих артефактов западной цивилизации. В интервью с Ёйти Сибуей Миядзаки признает, что этот эпизод стал поворотным моментом в повествовании. Он говорит: «Я не планировал этот Сад, но потом, чтобы он появился, мне пришлось расширить сюжет манги». На что Сибуя отвечает: «Значит, Сад возник естественным путем? Я был уверен, что он представляет собой соблазн европейских идей в целом». Миядзаки не соглашается конкретно с этим утверждением, но и не спорит с предположением журналиста о том, что манга «свелась к глубокому восточноазиатскому мировоззрению»[240].