Волшебные сказки Азерота

Деревья сменились с раскидистых, пышных дубов на жалкие колючие сосны, у которых не было ветвей ниже, чем в десяти футах от земли. А затем исчезли и сосны. Хотя еще стояло лето, мороз покрыл землю инеем, а затем и снегом, тяжелым и безжалостным. И все же я продолжала прислушиваться к пустоте, которую оставила во мне сестра, и двигалась дальше, дальше и выше. Но как бы я того ни желала, мне было не уйти от плотских нужд. Я делала то, что требовала плоть. Когда я нашла врата из черного стекла, на спине моей была шкура черного волка, а в желудке – мясо белого медведя.

Пути дальше не было, не было и пути выше.

Ветер выл и стенал, но он проносился не только сквозь голубую дыру во мне, но и по гладким вулканическим скалам, которые окружали одинокое кладбище подобно короне, сотканной из ночной тьмы. Из голой мерзлой земли поднималась россыпь надгробий и склепов; двумя изогнутыми рядами они расходились от пары статуй в центре этого покинутого места. Две эльфийки сидели на земле спина к спине, прижав колени к груди, и скорбели. Одна была высечена с длинными, растрепанными волосами, в которые были впутаны каменные плющ и репейник. Ее голова была горестно опущена и прикрыта плечом. Левая рука безвольно лежала на снегу. Правая, безнадежно протянутая к правому крылу могил, покоилась на покрытых инеем коленях. Лицо второй эльфийки обрамляли короткие, опрятные локоны. Ее руки были задумчиво сложены на коленях, а искусно высеченный подбородок лежал на скрещенных запястьях. Она решительно смотрела на восточное крыло кладбища. Промеж их гранитных пальцев собирался снег.

В складках их каменных одежд были вырезаны имена: ПРИНЯТИЕ И РАСКАЯНИЕ.

Памятники не украшали ни цветы, ни фрукты. У дверей в склепы не лежали памятные вещи. Сюда уже давным-давно никто не приходил, чтобы оплакать усопших.

Наконец песнь, звучавшая промеж моих костей, стихла. Но шли часы, и ничто не приходило ей на смену. Лишь снег медленно и неумолимо падал, и мое сердце билось, напрасно разгоняя холод, манивший и обещавший вечный, беспробудный сон.

Вдруг из ветра донесся голос. За ним возникло и тело – голубое, как смерть или небо, завернутое в белые шелка, трепыхавшиеся, как флаги, на ветру. Незнакомка расправила свои бледные крылья настолько широко, что я не видела их концов. Голубые пальцы ее босых ног не касались земли. Просторный капюшон отбрасывал тень на лицо, а под ним ее глаза скрывала льняная повязка цвета слоновой кости. Но что бы ни закрывало ее лик, она была как две капли воды похожа на статую, задумчиво смотревшую на восточные надгробия.

– Дитя мое, почему ты плачешь? Твое время еще не пришло, – сказала дозорная голосом, похожим на ледяное вино.

Я была не глупа. Я узнала, кто она, лишь взглянув на нее. Всякий, кто бывал в сражении и чьи товарищи получали тяжелые раны, слышал, как эти несчастные говорили о крылатых созданиях, которые стоят между нами и всем тем, что находится по ту сторону.

– Ты даже не видишь меня. Откуда ты знаешь?

– Мои глаза закрыты, чтобы ничто не отвлекало меня от моей службы. Мне не нужно смертное зрение, чтобы ощутить искру жизни, которая еще пылает в тебе, дорогая сестра Скорбь. Я слышу страдание в каждом твоем надрывном вздохе и чую запах твоих соленых слез в воздухе. А если я коснусь тебя… – Целительница душ с неземной скоростью спустилась ко мне и положила лазурные руки на мое лицо. Я ахнула, когда ее холодная кожа обожгла мою теплую. – Разве взгляд расскажет мне больше о твоей печали, чем биение твоего разбитого сердца, раскалывающего твои вены подобно речному льду? Ты снискала благосклонность Эломии. Теперь говори, ведь для этого ты проделала такой путь.

С каждым шагом, переносившим меня через равнины, и болота, и тундру, я продумывала прекрасную речь, которую прочту тем, кого найду в конце своего путешествия. Я бы тронула их сердце совершенными словами и истинностью своего горя. Я бы заставила их жить в моей ладони, подобно той крошечной рыбке, хватаясь ртом за мою кожу в стремлении прикоснуться к той любви, которую я знала. Я бы заставила их увидеть каждый уголок моей души и души моей сестры, на собственной шкуре почувствовать всю ту непомерную несправедливость, пока они не вскинут руки и не воскликнут: «Довольно! Мне больше не вынести».

Но в конце концов, в объятиях целительницы душ, на вершине мира, уставшая, обессилевшая и жаждавшая избавления, я позабыла все. Мое тело обмякло от макушки до пальцев ног, и я повисла, безвольно и смиренно, в ее сильных руках, и зарыдала как дитя. Я прошептала лишь те немногие слова, что песней доносились из бреши в моей груди:

– Я хочу вернуть свою сестру.

Долгое время Эломия была неподвижна. Затем она медленно вытерла мои слезы своими голубыми пальцами.