Волшебный горшочек Гийядина

Но не успел оторопевший Охотник вспомнить хоть какие-нибудь слова, кроме «а-а-а…», «э-э-э…» и «ё-о-о…», как из-за его спины, из чернильной прохладной тени первой комнаты долетел хриплый злорадный голос:

– Семерых, чужак. Караул-баши прислал семерых.

Годы муштры, местами, но часто переходящей в дрессуру, заставили Селима при первых же звуках этого голоса вытянуться в струнку, четко развернуться, как по команде «кругом»…

И ахнуть.

Потому что из черной, почти непроницаемой тени общей комнаты выступила его жена.

А вплотную за ней, приставив к горлу именную, украшенную изумрудами саблю и ухватив свободной рукой Зейнаб за запястье вывернутой назад руки, неспешно двигался сотник Хабибулла.

– Порезвились… – с отвращением сморщился командир Селима, оглядывая следы побоища во дворе. – И хватит. Ты, рифмоплет недоделанный, и твои иноземцы сейчас пойдут вперед нас с твоей… женушкой… во дворец. И если хоть кто-нибудь попробует по дороге сбежать, то я ей…

Договорить сотник, втихаря торжествующий победу и предстоящее продвижение по службе, не успел: что-то блесткое и быстрое стальной стрекозой мелькнуло в воздухе и ударило в лоб.

Нет, конечно, высоконачальственному лбу от этого ничего не сделалось, потому что он был надежно укрыт кольчужной чалмой.[28] Всё, чего смогла достигнуть своим снайперским броском Серафима – это на мгновение оглушить спесивого сотника…

Но и мгновения оказалось достаточно, чтобы Селим взмахнул кулаком, в котором всё еще была зажата его месячная получка, и с чувством, росшим, копившимся и спрессовывавшимся в течение тридцати лет, приложил любимого командира прямо промеж наглых очей.

Хабибулла, не успев и охнуть, свел глаза к переносице, взмахнул руками будто крыльями, но не полетел никуда, а просто бухнулся, как стоял, во весь рост на глиняный пол Селимова дома.

– Селим!!!.. – вскрикнула Зейнаб и рухнула почти без чувств в объятья мужа.

– Я ж говорил, недооценили они тебя, – одобрительно хмыкнул Олаф, стаскивая так и не снискавшего ни славы, ни почестей сотника за ноги по крыльцу и складывая его у печки.

– Зейнаб-апа, вы как? Не ранил он вас? – царевна обеспокоенно кинулась к рыдающей на плече мужа женщине. – Дети, внуки где?

– Никого дома не было… работают… Внуки на реку ушли купаться… с соседскими ребятишками… слава премудрому Сулейману…

– Оставаться им здесь больше нельзя, Селим, – серьезно и строго воззрилась Серафима на растерянного бледного Охотника. – Им есть где укрыться? Родственники, друзья?..

– Да, конечно… – потерянно кивнул старый стражник.

– Тогда забирай их – и прячьтесь, – посоветовал конунг. – Тут они след взяли – теперь не отвяжутся, как варги.

– Да, конечно… Сейчас… Заберу Зейнаб, вещи кой-какие, дочь, внуков – и провожу их… в надежное место. Никакие враги не найдут. Если ты их имел в виду?..

– И сам ты тоже беги с…

– А вот сам-то я, Олаф-ага, знаю, где быть должен, – неожиданно твердо проговорил Селим. – Что бы ни решили вы, без меня не уходите, и не улетайте: я часов через пять самое позднее буду.

– Селим, тебе не надо быть с нами!

– О премудрая пэри дальних земель, прости меня, но на этот раз твоя мудрость изменяет тебе. Потому что именно с вами мне и надо быть. И спорить про это я не хочу и не стану. Селим сказал – Селим сделал.

Отряг и Сенька переглянулись и медленно кивнули.

– Тогда мы вам поможем с переездом, – решительно сообщила сулейманину царевна.

– Поможем. Потому что ты – настоящий воин, старик, – в свою очередь похлопал Охотника по плечу рыжий конунг.

– Надо же когда-то начинать… – криво усмехнулся Селим и, приобняв Зейнаб и шепча ей на ушко что-то ласковое и успокаивающее, повлек в дом – собираться.

Серафима хотела было последовать за ними, но под ногой ее что-то звякнуло, и она остановилась.

– А сабелька у этого Хабибуллина ничего… В хозяйстве пригодится… – задумчиво пробормотала Сенька, разглядывая не столько изукрашенную самоцветами рукоятку, сколько надежный дар-эс-салямский клинок. – Ну а раз сабельки у него больше не будет, то и ножны ему, если подумать, ни на кой пень больше не нужны…

Олафу тоже пришла в рыжую голову весьма своевременная мысль, и он, обнаружив у забора пилу, принялся перепиливать приблизительно в метре от лезвия сначала одну алебарду, потом другую и, подумав немного, третью.

На бестопорье и пол-алебарды – топор, со вздохом пришел он к грустному выводу.

Ничего лучше в этом варварском краю всё равно было не достать.

Через четыре часа все трое, надежно укрыв семью Селима у очередного дальне-близкого родственника почти на другом конце города, были уже в караван-сарае Маджида и докладывали изрядно заждавшимся и переволновавшимся друзьям о результатах своего похода.

– …и поэтому сейчас вопрос номер один снимается с повестки дня, и остается только вопрос номер два: что делать? – на такой невеселой ноте завершила царевна отчет о проделанной работе.

В ответ в штаб-квартире антигаурдаковской коалиции повисла хмурая тишина.