Волшебный горшочек Гийядина

– Состязание восхваления кинжала – любимое детище старейшины Муталиба, – торжественно проговорил первый.

– Ибрагим, время идет, пусть Абдурахман подготовится – он и так прибыл на день позднее остальных приглашенных, – вполголоса проговорил на ухо командиру второй, и тот, кого назвали Ибрагимом, согласно кивнул.

– Пусть подготовится. Ведь меньше двух часов осталось… Вахид, проводи Абдурахмана и его свиту в отведенную им келью. А за десять минут до начала зайди за ними – сами они тут заблудятся.

– Вас понял, преподобный Икрам, – почтительно склонил голову второй. – Пойдем, гости. Надо поторопиться. Если, конечно, Абдурахман не хочет выступать со ртом и глазами, забитыми песком.

Не успела дверь крошечной комнатушки, похожей больше не на келью, а на тюремную камеру, захлопнуться за Вахидом – человеком без возраста, с любезно улыбающимся ртом и холодными мертвыми глазами – как ноги Селима подкосились. Он привалился к створке, придавливая спиной, и с душераздирающим стоном съехал по гладко отполированному черному дереву на пол.

– Премудрый Сулейман… Премудрый Сулейман… Пожалей нас, грешных… За какие провинности… Премудрый Сулейман…

– Селим, колись: во что мы вляпались? – Сенька содрала с себя пропыленный насквозь балахон и тревожно уставилась на старого стражника.

– Кто это был? – спросил Агафон, нервно оглядывая окружающие их голые стены, такие же голые кушетки, наводящие на мысль о медицинском кабинете, жестяной рукомойник и маленькое окошечко, затянутое бычьим пузырем вместо стекла.

– Ассасины… – проговорил Охотник тоскливым шепотом, жалобно взирая в потолок, словно рассчитывая, что премудрый Сулейман услышит его сетования, спустится оттуда и заберет их. – Самое их логово… Осиное гнездо… Штаб-квартира, как они это называют… на своем жаргоне… Всего по Сулейманскому полуострову их около двух десятков… говорят…

– Кто говорит?

– Те, кто пообщался с ними и остался в живых, полагаю…

– А кто они вообще такие?

– Орден убийц, если не углубляться в отвлекающие от сущности подробности. Некоторые из них служат правителям в качестве исполнителей секретных приговоров… не совместимых с жизнью, – не повернулся язык у Селима выговорить нависшее над их злополучными головами слово на букву «с» из почти суеверного страха накликать раньше времени.

– Масдай? – вопросительно уставилась царевна на примолкший на одной из кушеток ковер. – И это, по-твоему, и есть место твоего рождения?

– Колдуны где?! – возмущенно потребовал ответа чародей.

Если бы это было возможным, то старый заслуженный ковер сейчас покраснел бы еще больше, чем позволял ему узор, и сконфуженно опустил глаза.

– Э-э-э… я был уверен, что это оно… училище… Типовой проект постройки… чтоб его моль съела… Перепутал… Но в прошлый раз – честное слово! – оно было где-то на этом месте… – смущенно пробормотал он и умолк, давая понять, что больше вариантов и комментариев на эту тему от него ждать бесполезно.

– Угу, на этом… – мрачно кивнула Серафима. – Только вчера встало и ушло.

Масдай обиженно шевельнул кистями, но не сказал ничего.

– Ну и что делать будем? Чего они от тебя хотят-то, Селим, что-то я не очень понял? – волшебник воззрился на стражника, застывшего на полу, как сестрица Аленушка на бережку – с коленями под подбородком и неисправимо-скорбным выраженьем на лице.

– Они приняли нас… меня… насколько я понял… из-за кинжала того ассасина, которого ты отправила в лучший из миров, о воинственная пэри… за какого-то Абдурахмана, участника состязания поэтов-ассасинов… – убито сообщил сулейманин.

– Убийцы, которые пишут стихи?.. – заморгал недоверчиво маг.

– Да, о любопытный чародей, – закивал Селим. – Ты видел, что изображено на клейме клинка? Кэмель, крылатый верблюд, а в руках его – кинжал!

– И что это означает? – объяснение не натолкнуло любопытного чародея ни на одну идею.

– В Сулеймании крылатый верблюд – не только символ поэтического вдохновения, но и смерти, которая прибывает на нем за умершим и уносит душу его туда, куда он заслужил – в бесконечные пески забвения, в подземелья вечных мук, или на облака непрекращающегося блаженства…

– А кинжал ему зачем? И руки?

– Кто-то говорит, что кинжалом он убивает плохих поэтов…

– Логично, в копытах толком даже дубину не удержишь, не только кинжал, – согласилась Сенька. – А поэтам, опять же, стимул для роста над собой.

– …А некоторые полагают, что кинжалом – в роли скакуна Смерти – он перерезает нить жизни, чтобы его хозяин мог спокойно забрать отделенную от тела душу.

– Познавательно, – одобрительно кивнула Серафима. – А почему кинжалы ассасинов черно-красные?

– Потому что Кэмель – красного цвета, с черными крыльями.

– Концептуальненько…

– Но какое это имеет отношение к нам? – нервно и чуть раздраженно прервал волшебник экскурс в историю сулейманской мифологии и религии.