Волшебный горшочек Гийядина

Не находящий себе места и покоя Маариф перестраивал город множество раз, придавая ему очертания городов Забугорья, Лукоморья, Вамаяси, Бхайпура и десятков других стран Белого Света. Он воздвигал его из камня и глины, бумаги и шелка, облаков и воды, дерева и хрусталя, травы и песка…

Но чем более разнообразные формы, текстуры и цвета придавал беспокойно мечущийся узник медных стен, тем более одинаковым, однообразным, пустым и бездушным казалось ему его творение. И он в порыве отчаяния ожесточенно разрушал то, что мнилось ему единственно милым и верным всего минуту назад. А потом пришло безумие.

Сколько лет, десятилетий или веков прошло с тех пор – трудно сказать, если возможно… И тут появились они, гости с Белого Света. А с ними – тот, кто по правилам маготкачества мог считаться его сыном.

– …Когда Агафон-ага выкрикнул, что только что уничтоженный мной ковер носит имена девяти давно забытых мною товарищей… я понял… понял… это может быть только он… только он, и никто иной… мой Саид… мой… Масдай…

Горло старика перехватило, и голос его оборвался. Но мучительно сглотнув комок, он продолжил полушепотом:

– А когда я услышал… и понял это… то в душе моей словно что-то перевернулось… лопнуло… разорвалось… как нарыв, что зрел века и века… и я увидел себя со стороны… каким был… И каким стал. И – кусочек за кусочком, мелочь за мелочью – всё, что было со мной… доброго… светлого… счастливого… теплого… живого… настоящего… вернулось ко мне. Всё… до последнего шороха… жеста… запаха… улыбки… слезинки… удара сердца… дуновения ветерка в ту ночь, когда Амина сказала мне «да»… Амина, моя любимая… Амина… и сыновья… а еще было училище… и мои ученики… сообразительные, и не слишком… старательные и с ленцой… талантливые и не очень… но все – хорошие… все – любимые… А мои друзья… мои добрые, старые друзья… давно ушедшие… но всё равно – как живые… И Саид. Масдай, как вы его называете. Он ведь тоже… мой сын… моя кровь… моя душа…

Король снова внезапно умолк, и на этот раз молчание, наполненное вновь нахлынувшими пьянящими воспоминаниями и переживаниями, продолжалось долгое время.

– А… у вас, наверное, было много таких сыновей… как Масдай? – увидев, что затуманенные прошлым очи старика прояснились и он снова готов к разговору, задал вопрос Иван.

– Как Саид?.. – Маариф ибн Садык поднял на гостей черные и влажные как маслины глаза и медленно покачал головой. – Нет. Вы знаете, сколько ковров – настоящих разумных летающих ковров может создать один ткач за двадцать лет?

– Десять? – предположила Яфья.

– Пять? – понизил ставки Абуджалиль.

– Два? – опустилась почти до минимума Эссельте.

Старый маг усмехнулся.

– Если ткач хочет, чтобы его творение не только летало, но и думало и говорило, то за двадцать лет он может сделать половину работы. А если гордыня поразит его, и он возжелает научить свое детище думать и говорить не как дитя, но подобно зрелому мужу, ему потребуется еще сорок лет. И никто не поручится, что он достигнет своей цели. А ведь еще столько же понадобится ковру, чтобы чуток подрасти, набраться ума и опыта, стать пригодным к продаже…

– Но… на что же он тогда живет всё это время? – вытаращила глаза Серафима.

– На плату за преподавание, – усмехнулся Маариф.

– Если он где-то преподает, – подытожил Олаф.

– Теперь я понимаю, почему о таком диве, как ваш Масдай, я даже не слышал никогда… – Селим благоговейно погладил блистающий новыми яркими красками мохеровый бок ковра, блаженно притихшего рядом со своим создателем.

– А простой ковер-самолет?.. – вопросительно посмотрел на старика Абуджалиль.

– Простой летающий ковер можно соткать за семь-десять лет, – пренебрежительно хмыкнул Маариф. – Профанация искусства. Ремесленничество. Дилетантство. Но есть спрос – есть и предложение…

– Да-а-а… Чуден Белый Свет… – едва заметно качнул перевязанной головой его премудрие, хотел что-то добавить, но вдруг замер.

– Что, Агафон? – встревожилась Яфья.

– Голова заболела? – заволновалась Эссельте.

– Вспомнил что? – подалась вперед Сенька.

– Д-да… – выдавил маг, сглотнул пересохшим внезапно горлом и снова заговорил – нервно и сипло. – В…вспомнил…

– Что?

– П-правильно ли я… п-понял… – глаза чародея распахнулись и настойчиво впились в серьезные серые очи царевны, – что выбраться… отсюда… н-невоз…можно?..

Тоскливое предательское молчание повисло над компанией.

– Д-да… – проговорил, наконец, Иванушка, понурив голову. – Ты… правильно понял.

Унылые и обескураженные гости молча следовали за Маарифом ибн Садыком, бесплодно старающимся скрыть свою радость, в тот конец дворца, где он пообещал устроить им палаты, пока не придумает отдельные дома, достойные их подвига и статуса.

Масдай с погруженным на него Агафоном плыл рядом.

– …Значит, нам потребуется раз… два… три… четыре… восемь отдельных залов, с фонтанами и бассейнами обязательно, ковры, зеркала… – искоса нежно посматривая на ковер, озабоченно говорил король, обращаясь к гостям.

– К бабаю якорному зеркала… – насупленно пробурчал Олаф. – И ковры тоже. Отдайте их женщинам.