Волшебный камень

Все было бедно вокруг — природа и жизнь, поселок и пища. Рудник начинался с шахты, к шахте пристроились бараки и служебные помещения, а дома еще только закладывались, да и строились они в сверхурочные часы самими горняками, потому что некому, кроме них, было заняться этим делом.

И все-таки кругом была полнокровная жизнь. Этого Варя не могла не заметить. И пусть было смешно читать на одиноком бараке дощечку с надписью «Улица Победы», или рассматривать транспарант из полотна с красными буквами «Привет знатному стахановцу Лукомцеву!», подвешенный к двум уродливым соснам, или видеть над шалашом из жердей и фанеры вывеску «Магазин райторга № 24» и знать, что никаких других двадцати трех магазинов здесь нет и долго не будет, — но эта была жизнь. И от этого сознания Варе почему-то стало вдруг грустно почти до слез.

Суслов пришел через час. Вошел веселый, шумливый, увидел Варю и сразу стих. Сел на койку, рассеянно взглянул на убранный стол, на подметенный пол, спросил:

— Что же произошло?

— Помоги мне вытащить его оттуда, — с горечью сказала она.

— Зачем?

— Там ничего нет. Ничего! А ему надо отдыхать, лечиться. Я не знаю, что ему надо, но ему нельзя больше там оставаться.

— Ты отчет написала?

— Да.

— Отправила?

— Да.

Он даже не спросил, что она написала в отчете. Он только посмотрел на нее долгим взглядом, в котором было осуждение, и сказал:

— Напрасно отправила.

— Почему?

— Потому что алмазы там есть.

— Ты с ума сошел вместе с Саламатовым и Сергеем!

Он молчал. Лицо его стало хмурым и неприятным. Варе хотелось бы увидеть теперь на этом лице улыбку, а не осуждение. Она сидела на табуретке, сложив руки на коленях, и ждала. Он спросил:

— Что же ты будешь делать?

— Я написала, чтобы меня отозвали в Москву, — упавшим голосом ответила она. Теперь ей стало стыдно, что она написала это заявление. Да и Суслов нахмурился еще больше, даже брови сошлись на переносице.

— Плохо. Все плохо. Все надо было сделать наоборот. Надо было поехать к нему снова. Надо было вести с собой людей, помочь ему. Все плохо.

— Нет! — с огорчением ответила она. — Пусть он вернется! Он должен вернуться!

— Он не вернется, — холодно сказал Суслов.

— А ты? — с затаенной надеждой спросила она.

— И я не вернусь, — сухо ответил он. — Война еще не кончилась, а мы на войне. Этому, кстати, меня научил Нестеров.

— Значит, я трус? Да?

— Не знаю, — ответил он. — Ты женщина, ты можешь уйти. С тебя не взыщут.

— Кто?

— Совесть. Работа.

— Что же мне делать?

— Я говорил с Саламатовым. Он считает, что тебе надо остаться здесь. Может быть, Сергей скоро закончит работу. Тогда подумаете.

— Саламатов сказал это?

— Да. А что?

— Но он же так враждебно относится ко мне… Он…

— Зато понимает, — перебил ее Суслов. — Оставайся на руднике, пока не придет ответ из Москвы или не появится Сергей. Работы у нас много. Прости, мне пора, Вот эту комнату и займешь.

— А ты?

— Я в конторе устроюсь. Все равно я здесь почти не бываю. Я теперь решил пробивать еще один разведочный штрек — отдыхать некогда. А через неделю будет готов дом.

Когда Суслов ушел, Варя впервые подумала о том, что он ни разу не поглядел на нее с той нежностью, с какой когда-то пытался утешать ее, успокаивать. Он стал чужой, безразличный, словно работа высушила сердце, таким холодным был его взгляд. А может быть, он стал старше, может быть, за такую работу следовало бы засчитывать время год за два или за три, как делают на фронте, где и месяц порой приравнивают к годам.

Она оседлала лошадь и поехала в Красногорск за вещами, зная, что останется здесь и будет ждать, не в силах даже представить, чего она дождется.

Через несколько дней, уже на руднике, Варя получила телеграмму Палехова с запросом, может ли она подтвердить свое мнение о прииске Сполох. И с ожесточенным отчаянием ответила: «Да».

3

Теперь отчет Вари жил особой, так сказать, официальной жизнью. Сказанное слово может ранить человека, но всегда есть надежда, что оно забудется, выветрится из памяти. Написанное же и пущенное в ход, оно обрастает мнениями и решениями, проходит через руки множества людей, зачастую равнодушных и не знающих сути дела.

И когда этот отчет попал в руки Палехова, человека завистливого и мстительного, тот увидел в нем средство унизить Нестерова и Саламатова за их пренебрежение к нему.

Достаточно было простой бухгалтерской справки, во что обошлась экспедиция, перечисления цифр, совершенно правдоподобных и даже правдивых, чтобы поведение Нестерова показалось незаконным.

Так слово «Сполох» снова ожило в механическом движении бумаг. Отчет Вари стал первым листом в папке с надписью «Дело о разведке месторождения «Сполох», а папка эта становилась все грузнее и толще, подвигалась все дальше и дальше, пока не попала в руки Бушуева.