«…Я пришла сюда, в королевскую палату, для того, чтобы говорить с Робером де Бодрикуром, дабы он отвел к королю или приказал своим людям отвести меня; но он не обратил внимания ни на меня, ни на мои слова; тем не менее мне необходимо предстать перед королем в первой половине поста, пусть даже для этого я сотру себе ноги до колен. Знайте, что никто – ни король, ни герцог, ни дочь шотландского короля, ни кто-либо другой – не сможет восстановить французское королевство. Спасение может прийти только от меня, и, хотя я предпочла бы остаться с моей бедной матушкой и прясть, не в этом мое предназначение: я должна идти, и я сделаю это, ибо моему Господину угодно, чтобы я действовала таким образом…»
[1]…Этим словам, как и многим иным, произнесенным Жанной, уже сыскалось место в королевских хрониках. И бедолага Робер, который не чаял в историю попасть, вынужден был вновь и вновь рассказывать историю о безумной девице.
Не безумной – святой.
«…Милый дофин, зовусь я Жанной Девой, и моими устами обращается к вам Царь Небесный и говорит, что вы примете миропомазание и будете коронованы в Реймсе и сделаетесь наместником Царя Небесного, истинного короля Франции. Говорю тебе от имени Всевышнего, что ты истинный наследник Франции и сын короля, и Он послал меня к тебе, дабы повести тебя в Реймс для того, чтобы ты был там коронован и миропомазан, если того захочешь…»
[2]И это слышали многие.
Правильные слова.
Именно те, которые должен был услышать король, которых жаждал всей душой. Его, неуверенного в себе, раненного и безумием отца, и предательством матери, Жанна покорила с первой встречи. Вот только Жиль знал цену венценосной любви.
Нельзя верить королям.
И богословам.
На богословах настоял Гийом, который с первого дня объявил Жанну самозванкой.
– У меня слишком много врагов, – сказал он, когда Жиль выразил свое удивление. – И теперь они увидят шанс. Объединятся вокруг Жанны… поддержат ее… нам это и надо. А богословы не помешают. Найдутся те, кто объявит ее ведьмой. Нельзя, чтобы в это поверили…
Следствие длилось три недели.
Жиль ждал.
Он нервничал, сам не ведая отчего.
Пуатье. Дом мэтра Жана Рабато, адвоката парижского парламента, присоединившегося к королю два года назад… но верного Гийому.
Жан наблюдал и докладывал, впрочем, записки его были скупы. Они лишь распаляли любопытство Жиля, да и не только его. Переживал и дофин, страшась лишиться и этой поддержки… Только Гийом был спокоен, и это спокойствие порой казалось издевательским.