Волшебный жезл

Держать его закутанным мне никак не удавалось, а между тем становилось все холоднее. К утру температура снизилась до пятнадцати градусов мороза. В помещении было так же морозно, как и на улице. Я заметил, что ушко теленка побелело. Я стал растирать его руками. Почувствовав, что оно согрелось и в нем опять пульсирует кровь, я снял с себя теплую шапку с наушниками и надел ее на голову теленку. Но моя шапка ему не понравилась, и он все время пытался ее сбросить.

Так мы с ним и провели всю ночь: я совершенно окоченел и еле двигался от холода, а он весело воевал с шапкой и одеялом.

Утром меня сменила возле теленка Таисия Алексеевна.

Придя домой, я долго не мог согреться и пил горячий чай — стакан за стаканом, а Татьяна Васильевна в это время торопливо шила теленку теплые наушники.

Следующий день выдался очень холодный: градусов двадцать пять — двадцать семь. Но теленок по-прежнему чувствовал себя отлично. За день он выпил 6 литров молока. В первый день он прибавил в весе 700 граммов, во второй день — 750, на пятый день — 800 граммов, на десятый — 850. Такого быстрого роста телят в теплом телятнике никогда не было, не видели мы там и такой резвости, такой бойкости, какие проявлял наш питомец, растущий на морозе.

Все эти дни я внимательно наблюдал за развитием теленка. Гладя его по длинной шерстке, любуясь его резвостью и здоровьем, я думал: «Все это так и должно быть, надо больше доверять природе. Она сама найдет средства защитить животное от холода и болезней. Вот у него какая густая шерстка, чтобы ему не было холодно. Низкая температура заставляет теленка больше двигаться, значит, активнее происходит обмен веществ. Поэтому у него и аппетит лучше и растет он быстрее. Мороз лучше всякой дезинфекции убивает те микробы, которые я мог сюда занести из общего телятника. А не простуживается теленок, наверно, потому, что здесь сухо, ровная температура, нет сквозняков».

Через несколько дней холодная баня была превращена в первый неотапливаемый телятник. На каждом теленке были наушники и байковые одеяла, сшитые Татьяной Васильевной. Все телята были бодрыми, резвыми. Ни один из них не заболел суставоломом, ни один не чихал и не кашлял. А в теплом телятнике по-прежнему гибли телята от суставолома.

ПОЛЫНЬЯ

Дела в нашем совхозе шли все хуже и хуже. В деревнях продолжалась ожесточенная классовая борьба, кулачество отчаянно сопротивлялось коллективизации. Колхозы и совхозы были еще очень молоды и только становились на ноги.

Все это не могло пройти мимо нас. Директора по-прежнему часто менялись. Порядка в хозяйстве было мало, народ из совхоза стал разбегаться. Пришла весна, а работать в поле некому: некому пахать землю, сеять, расчищать пастбища. Вместо ушедших стали нанимать на полевые работы кого придется. Появились у нас в Караваеве какие-то подозрительные личности: кулаки, бежавшие из своих деревень, пьяницы, которых всюду выгоняли с работы, жулики, живущие по поддельным документам.

Они появлялись невесть откуда, работали неделю, две, самое большее — месяц, а потом их выгоняли или они сами скрывались, прихватив с собой что попадет под руку.

Кормов с каждым днем становилось все меньше и меньше. Я с ног сбился, надо было и телят спасать, гибнущих от суставолома, и раздобывать корма для животных.

Вспоминается хмурый зимний день 1932 года. В конторе совхоза холодно, сумрачно. Сюда пришло много народу — все в полушубках, в ватниках, в валенках, женщины закутаны платками. Здесь бригадиры, новый завхоз, новый директор, агроном, начальник политотдела. Все кричат и перебивают друг друга. Напрасно стучит по столу начальник политотдела, пытаясь восстановить порядок. В комнате шум такой, что ничего нельзя понять.

Я стою в стороне у окна, и меня всего колотит от отчаяния и злобы. Только что мы узнали, что весь силос, заложенный осенью в силосную башню, сгнил, превратился в труху, что кормить им животных нельзя. Сейчас выясняют, кто в этом виноват.

Я понимаю, что главное сейчас не в том, чтобы найти виновного. Все кричат и горячатся только потому, что, так же как и я, видят, что создалось очень трудное положение и что кормить стадо нечем, и что дела совхоза поэтому очень плохи.

Концентратов у нас почти не осталось, картошки и свеклы тоже мало, силос сгнил. Я забрал к себе ключи от кормовых складов и сам стал выдавать корма бригадирам, бережно отвешивая каждый килограмм.

Все стадо из-за плохого кормления изо дня в день снижало удои. Средние удои по стаду оказались почти в два раза ниже тех, которых мы добились к 1929 году. Главная забота — хотя бы сохранить упитанность и удои наших лучших коров, выделенных в племенное ядро, таких, как Шабриха, Ревизия, Богатая, Любка.