Волшебный жезл

В это время я вполне понимал, что животноводство — это мое призвание, самое любимое дело моей жизни. Но главная привлекательность животноводства заключалась для меня в племенном деле. Я все больше убеждался, что качество потомства зависит не только от наследственных данных родителей, но и от тех условий, в которых животные содержались. Улучшая кормление и содержание скота, мы видели, как влияем тем самым и на его потомство. Это значило, что, кроме того «волшебного жезла», о котором писал Чарлз Дарвин, есть еще один «волшебный жезл», с помощью которого можно воздействовать на природу. И вдруг… от всего этого отказаться? В самом начале прервать работу, от которой ждешь замечательных результатов?

«Нет, — решил я, — это невозможно! Надо срочно ехать в Москву и всеми силами добиваться, чтобы совхоз наш оставался животноводческим».

Но уехать в Москву мне никак не удавалось потому что к этому времени разгорелась борьба вокруг выращивания телят в неотапливаемых помещениях.

СУРОВЫЙ УРОК

Телята, которые содержались в холодной бане, были здоровы, веселы, хорошо прибавляли в весе. Одни люди приходили сюда, чтобы собственными глазами убедиться, что телята живы и здоровы. И немало этому дивились. Другие глядели и каркали: «Уморит Станислав Иваныч животных! Непременно уморит!»

Ветеринар пришел в белоснежных фетровых бурках, постоял возле телят, не вынимая рук из карманов, сказал с негодованием:

— Кто вам разрешил морозить телят?

Я ответил:

— А кто мне должен разрешить? Я старший животновод совхоза, я и отвечаю.

Он закричал:

— Вы будете отвечать перед судом! Это вредительство! За здоровье животных я отвечаю. У меня есть диплом! А вы кто такой? Мужик мужиком, летом босой ходите, галстук как следует завязать не умеете, а туда же — какие-то эксперименты устраиваете! Больно много на себя берете!

И верно, я часто летом босой ходил и галстук завязывать не умел. Ветеринар правду говорил. И на правду я не обиделся. Но в его словах мне послышалось то, что уж не раз мне говорили в юности: раз тебе не пришлось получить образование, значит, нечего и думать о самостоятельной научной работе. И это, признаться, меня очень обижало.

Тогда я уже слышал об Иване Владимировиче Мичурине, простом садоводе-любителе, не имеющем никакого ученого звания, который, однако, создавал новые, не существовавшие раньше в природе, сорта фруктов и ягод.

«Наверно, — думал я. — Мичурин не стал бы меня упрекать тем, что я не кончил гимназии и университета, и не стал бы чернить мою работу только потому, что у меня нет диплома».

Через несколько дней вызвал меня к себе директор.

— Свернешь ты себе шею, Станислав Иваныч, жалко мне тебя, — сказал он. — На днях меня переводят работать в другой совхоз, так что мне отвечать за телят не придется, а ты себе шею свернешь. Все специалисты-животноводы говорят — ерунду ты затеял, нельзя выращивать телят в холоде. Так что имей в виду, я тебя по-дружески предупредил, а ты сделай выводы.

Но какие я мог сделать выводы из этого «дружеского предупреждения»? Я и сам знал, что, если телята на холоде погибнут, мне придется за это отвечать. Но я делал так, как считал правильным: всех новорожденных телят продолжал выращивать в холодной бане. Старшим телятам шел уже третий месяц. Они отличались великолепным здоровьем, большим ростом, густой шерстью и удивительной активностью и жизнедеятельностью.

По всем окрестным деревням из уст в уста шла молва о наших телятах. Даже легенды появились, будто телята, рожденные и выращенные на холоде, обросли такой густой шерстью, что стали похожи на медвежат.

Начали интересоваться нашими телятами и городские начальники. Приедут в совхоз, придут в телятник и сразу вопрос:

— Сколько телят погибло?

Ни за что не хотят верить, что ни один теленок не погиб от холода, ни один не заболел суставоломом.

— Бросьте, — говорят, — втирать очки! Эти басни вы маленьким детям рассказывайте, а мы люди взрослые и знаем, чем отличается домашнее животное от дикого. И никогда мы не слышали, чтобы телята росли на холоде.

Как-то приехал в Караваево тот самый ученый-животновод в очках и калошах, который однажды уже наставлял меня уму-разуму.

Хотя с тех пор прошло порядочно лет, старичок нисколько не изменился. С поезда он прошел прямо ко мне домой, протер запотевшие с улицы очки, оставил у дверей калоши и с ходу начал все тем же ворчливым тоном:

— Беспокойный вы человек, товарищ Штейман! Опять что-то новое выдумали! — и осуждающе покачал головой. — А все потому, что норовите до всего дойти сами, тогда как задолго до вас ученые уже все продумали и установили, как надо поступать в каждом случае.

И кончил он свою короткую речь такими примерно словами:

— Должен я вам разъяснить, что ваш опыт выращивания телят находится в полном противоречии как с зоотехнической наукой, так и с практикой животноводства. Ни до чего хорошего он вас не доведет, поверьте мне. И надо вам это дело прекратить.

Повел я гостя к телятам. Он долго их осматривал, взвешивал, измерял, щупал… Провел в телятнике почти весь день.

— Ну как, — спросил я, — хороши телята?