Волшебство и трудолюбие

Судьба несколько раз сталкивала меня в Париже с одной четой туристов. Старая, как миф, американка, с искусственными челюстями, искусственным цветом лица, искусственными волосами, роскошно одетая в меха, и ее довольно молодой супруг попадались мне на протяжении нескольких дней. Я видела их возле собора Нотр-Дам, он фотографировал ее на паперти. Потом он снимал ее в Версале. Нимало не задумываясь о месте съемок, они устроились на фонтане Нептуна, где сгруппировались семь чудовищ с человеческими головами и конечностями рептилий. Когда старая леди вскарабкалась на край фонтана и, приняв непринужденную позу, заулыбалась в объектив, то она оказалась восьмой фигурой на фонтане. Это было чудовищно, но ее муж даже не обратил внимание на то, в какой компании он снимает свою миллионершу. Еще раз я видела его фотографирующим ее на фоне уходящих с площади Согласия танков Шермана. А сейчас они бродили по пустынному Лувру, и он снимал ее на фоне громадного полотна Мейсонье «Отступление Наполеона»: она шла перед серой лошадью императора. Потом она участвовала в «Снятии с креста» Тициана, потом на свадебном пире в «Кане Галилейской» Веронезе, и, наконец, американка решила поспорить в красоте с самой Джокондой. Я следила за ними и поражалась их бесцеремонности и примитивности их культурных потребностей. Их ничто не интересовало, кроме фотографий. Потом им, видно, надоело сниматься на фоне живописи, и они ушли вниз посниматься с Венерой Милосской или египетскими мумиями. А я осталась в почти безлюдных залах. При мне были письма моего деда, по которым следовало проследить для работы над книгой впечатления Сурикова от живописи мастеров Возрождения. То, что открывалось мне в этот час и чем я должна буду поделиться с моим читателем. Сейчас мой мозг и сердце занимали суждения Сурикова о живописи, его пристальное внимание, тщательное изучение колористических и композиционных задач, его преклонение перед Тинторетто, Тицианом и Веронезе, его сдержанность в отношении к Леонардо да Винчи. Все оживало передо мной, переходя из строчек письма в чисто зрительные ощущения. Эти ощущения помогали мне еще отчетливей вникать в характер и сущность требований Сурикова к собственному творчеству и к каждому произведению, которое он видел впервые. Я переходила с его письмами от полотен Веласкеса к Мурильо, от Мурильо к Веронезе, от Веронезе к Тициану, и каждое его замечание и восхищение, а порой метко брошенное по-сибирски острое словцо открывали мне все новые особенности его собственного творчества…

Из Лувра обычно все идут через Тюильрийский парк в павильон, где находится собрание картин французских импрессионистов. Туда меня влекло воспоминание об отце Петре Петровиче, который смолоду любил и высоко оценивал живопись этого направления. «Jeu de Paume» называется этот павильон. Когда-то в древности французские короли состязались здесь в игре в лапту… Сейчас здесь развешаны картины интереснейших новаторов, основавших Салон отверженных, и смешно сказать, но это так — современников Сурикова, которых он так и не узнал в свой первый приезд во Францию. Знаменитый Эдуар Мане уже умер в 1883 году, и посмертная выставка его, на которой были выставлены «Олимпия», «Флейтист», «Завтрак на траве», «Бон-бок» и другие его шедевры, принесла ему славу и признание, а семье его огромные деньги, которых у него совсем не было при жизни. В это же самое время Суриков жил в Париже, но почему-то на выставку эту он не попал, и с живописью импрессионистов он познакомился и по достоинству оценил ее уже много позднее…

И вот снова перед глазами моими Франция в изображении импрессионистов. Свежие, словно вчера написанные, полные поэзии пейзажи Писсарро, Клода Моне, Будена, Сислея, эти улицы Аржантейля, лодки в Плезансе, плотомойня на Сене, дилижанс в дождливый день в Лувенсьене. Я хожу и смотрю на эти смелые по цветовым решениям и по форме полотна, и думается мне, что, пожалуй, сейчас нет во Франции ничего новее этого искусства, особенно когда побываешь на последней выставке современных живописцев в Большом дворце Елисейских Полей. Даже поиски новых форм на полотнах современных художников не достигают цели, если поставить их рядом с Ван Гогом, Гогеном или Матиссом. Ничего новее французы не придумали. А ведь это было около шестидесяти лет тому назад!..

Ван Гог. Останавливаюсь перед его автопортретом с зелеными глазами, живописью, разложенной на серо-голубые и зеленые длинные мазочки. И в памяти моей встает один из интересных эпизодов жизни моего отца. Это было в лето, предшествующее парижской зиме, когда мы жили возле Бельфорского льва. Мы путешествовали всей семьей на юге Франции. Рано утром мать моя проснулась в вагоне. Поезд стоял. Мама отодвинула зеленую шторку окна и увидела станционную надпись: «Арль». Она разбудила отца:

— Вылезем?