Волынщики [современная орфография]

— Молчи, пожалуйста: мне все известно. Видя, что Гюриель переменился в лице, а Жозеф убежал в лес, как сумасшедшей, я последовал за ним и приказал ему повторить мне то, что он сказал Гюриелю. «Не знаю, — отвечал мне Жозеф, — хорошо или дурно я поступил, только я не мог поступить иначе. Вот в чем дело: я обязан рассказать это и тебе». И Жозеф рассказал мне, что он получил письмо из деревни, в котором пишут ему, что Брюлета воспитывает ребенка и что ребенок этот, без всякого сомнения, его сын. Говоря об этом, Жозеф видимо мучился и досадовал, и советовал мне вернуть Гюриеля и не допустить его сделать великую глупость и покрыть себя позором. Расспросив его насчет лет ребенка и прочтя письмо, которое он носил постоянно при себе как целебное средство против сердечной раны, я тотчас же подумал, что его просто дурачат. Тем более что сынишка Карна, навалявший эту писульку в ответ на письмо, в котором Жозеф весьма учтиво просил его похлопотать насчет его приема в цех здешних волынщиков, вероятно, сочинил это для того, чтобы сбыть его с рук. Потом, вспомнив, какая Брюлета была всегда скромница и разумница, я окончательно убедился, что на нее возвели напраслину и не мог удержаться, чтобы не посмеяться и не побранить Жозефа за то, что он легко поверил такой гадкой клевете. Конечно, мне лучше всего было бы оставить его в убеждении, истинном или ложном, что Брюлета недостойна его привязанности. Но что ты будешь делать? Дух правды принудил меня говорить и не дал подумать о последствиях. Я видел, что девушку честную и добрую бесчестят самым бессовестным образом, и мне стало так досадно, что я высказал все, что было у меня на душе. Слова мои подействовали на Жозефа гораздо сильнее, чем я полагал. В сердце его вдруг произошла совершенная перемена. Он заплакал, как ребенок, бросился на землю и начал рвать на себе платье и волосы с такой яростью и отчаянием, что я насилу мог его успокоить. К счастью, он совершенно оправился от болезни и стал так здоров, как мы с тобой. Будь это год тому назад, такое отчаяние, наверное, убило бы его. Весь остальной день и всю ночь провел я с ним один на один, утешая и успокаивая его. Нелегко это для меня было. С одной стороны, я знаю, что Гюриель с первой минуты, как только увидел Брюлету, полюбил ее пуще всего на свете и тогда только помирился с жизнью, когда Жозеф перестал мешать его надеждам. С другой стороны, я искренно люблю Жозефа и знаю, что Брюлета не выходила у него из головы с тех пор, как он явился на свет Божий. Следовательно, я должен был пожертвовать одним из них, и я спрашивал себя: хорошо ли будет, если я приму сторону моего сына во вред своему ученику и питомцу. Тьенне, ты не знаешь теперь Жозефа, да вряд ли ты знал его когда-нибудь. Теренция, может быть, отозвалась тебе о нем слишком строго. Она судит о Жозефе не так, как я. Она считает его эгоистом, жестоким, неблагодарным — это справедливо отчасти. Но то, что извиняет Жозефа в моих глазах, не может извинить его в глазах молоденькой девушки. Женщины, Тьенне, требуют от нас одной любви. Только в сердце они находят пищу для жизни. Так они созданы, и счастливы те, которые способны понять это.

— Мне кажется, — заметил я, — что я понимаю это теперь, и что женщины совершенно справедливы, требуя от нас одной любви и сердца, потому что лучше этого у нас ничего нет.

— Конечно, дитятко! — продолжал лесник. — Я всегда так полагал. Я любил покойную жену более денег, талантов, удовольствий, громкой славы — словом, более всего на свете. Вижу, что Гюриель пошел по моим следам: для Брюлеты он без сожаления оставил свое ремесло, привычки и обычаи. Полагаю, что и ты то же думаешь, когда так говоришь. Но ведь и талант что-нибудь да значит перед Богом. Он не всякому дает его, и потому мы должны оказывать уважение и помощь тем, которые наделены талантом.

— Да разве ты полагаешь, что твой Гюриель глупее нашего Жозефа, и что у него не больше его таланта в музыке?

— У моего Гюриеля есть и ум и талант. Он получил звание волынщика-мастера восемнадцати лет и, хотя не занимается этим ремеслом, но знает музыку и играет легко. Но между запоминающими и сочиняющими, друг Тьенне, великая разница. Есть люди с легкими пальцами и верной памятью; они приятно передают только то, чему их выучили. Но есть и такие, которые не довольствуются учением и уроками, идут вперед, придумывают новые мысли и оставляют свои труды в подарок будущим музыкантам. Жозеф принадлежит к числу последних. Скажу более, в нем как будто соединились две природы весьма замечательные: природа долин, где он родился и где черпает мысли спокойные, светлые, тихие, и природа наших лесов и холмов, которая раскрылась перед ним и наделила его мыслями нежными, живыми, чувствовательными. И потому для тех, которые сумеют понять его, он будет не то, что деревенский скоморох-волынщик. Он будет настоящим волынщиком старых времен, одним из тех, которых самые великие искусники слушают со вниманием и которые производят преобразования в музыкальном деле.