Вонючий рассвет

Пять лет тому назад Макаров действительно написал книгу "Запрещенная физика", в которой предсказывал высокую вероятность возникновения терроризма высоколобых, если однажды, по недомыслию властей, свобода научного поиска будет ограничена или запрещена вовсе. Впрочем, совершенно невозможно представить, что в настоящее время такое возможно. Слава Богу, до прямых запретов заниматься фундаментальной наукой дело не дошло. И не дойдет, надо полагать. Главное, открыт предохранительный клапан - обиженные и неудовлетворенные могут перебраться для продолжения своих занятий на Запад. Дверца приоткрыта, катитесь колбаской. Спрашивается, о каком высоколобом терроризме может идти речь в таких условиях? Наоборот, есть все основания предполагать, что наше славное государство давно научилось делать деньги на уплывающих из страны мозгах.

- Ситуация изменилась, сейчас ученым не до терроризма, - сказал Макаров.

- Теоретик. Лучше следи за новостями. И не говори, что я тебя не предупреждал, - сказал Фимка взволнованно и повесил трубку.

История о внезапном и беспричинном захвате высокопоставленного заложника заинтересовала Макарова. Неплохо было бы узнать, какие силы за всем этим стоят. Он включил телевизор, но, к его разочарованию, в ночных новостях о происшествии в Департаменте не было сказано ни слова.

* * *

Макарову показалось, что работу над текстом о Викторе Кларкове можно отложить до лучших времен, а пока заняться более актуальным сюжетом. В этом был свой резон, терроризм - тема перспективная. При правильной работе с материалом можно сделать вполне приличный текст, не лишенный драматизма и философского содержания. Новый журнализм, однако! Поэзия сухих фактов. Собственно, по другому Макаров писать не умел. Природа наделила его способностью отыскивать в самой простой истории фантастические сюжетные ходы и нетривиальные философские проблемы, и он умело пользовался своим даром.

Макарову, естественно, указывали, что его книги "слишком умные". Сам он считал такие оценки похвалой и утверждал, что его тексты - своеобразный способ познания мира, отличный от научного или религиозного, но в чем-то равный им, пусть в своей ограниченной области, но все-таки равный... Кстати, подобное мнение неоднократно высказывал и литературный критик Константин Егорович Корабельников, с которым Макаров старался регулярно общаться и к чьему мнению прислушивался. Корабельников называл книги Макарова "естественным результатом мудрствования лукавого". Макаров с этим мнением был абсолютно согласен.

- Почему вас так интересует мое мнение? - спросил однажды Корабельников. - Вы думаете, за последние полгода оно могло существенно измениться? Уверяю вас, пустые хлопоты. Ваши литературные возможности, равно как и пристрастия, прекрасно мне известны. Сомневаюсь, что очередное произведение спсобно изменить мои взгляды на ваше творчество. Я прочитал ваше последнее сочинение и не обнаружил в нем ничего нового. Все так же неожиданно, все так же захватывающе, все так же далеко от настоящей литературы. Это все, что я могу сказать.

- Спасибо за лестный отзыв. Мы слишком по-разному понимаем задачи литературы. И это прекрасно! Литература тем и отличается от прочих занятий, что абсолютных оценок здесь не бывает: одним нравится поп, другим - попадья, а третьим и вовсе - поповна. Так уж устроены люди. Вот почему для меня так важна ваша оценка.

- Нет, нет, существуют устоявшиеся критерии, незыблемые принципы...

- А вот мы возьмем и нарушим их, - усмехался в ответ Макаров.

Что ни говори, а беседы с Корабельниковым доставляли ему истинное удовольствие. Практика практикой, но теорией пренебрегать не следовало. Всегда полезно знать, как оценивают твои старания профессионалы. Нужда в такой оценке была весьма велика.

В последнее время Макаров чувствовал странную зависимость от собственных сочинений. И в этом было что-то неправильное. Дурацкий мозговой ступор последних дней был самым ярким тому подтверждением. Он не сомневался, что высокая степень концентрации на собственном творчестве - чувство во всех отношениях похвальное. Макарову нравилось ощущать подчиненность собственному тексту, поскольку это парадоксальным образом придавало его работе дополнительную ценность. Не литературную, а жизненную. Ему доставляло огромное удовольствие замечать, как собственный текст меняет его представления об окружающем мире. Но с другой стороны, наверное, в этом было что-то неправильное. Сам Макаров не мог решить, хорошо это или плохо. Впрочем, каков бы ни был ответ, свои методы работы Макаров менять не собирался.

* * *

Не прошло и получаса, как Фимка позвонил снова.

- Не спишь еще? Извини, но мне нужно поговорить с тобой.

- Все в порядке, говори.