Воображаемый друг

Кристофер опустил взгляд на альбом, но мысли сами собой вернулись к закату. Дело было два часа назад, но сейчас казалось, что до минувшего заката уже далеко, как до Мичигана. Когда солнце село, славный человек привел Кристофера обратно, в домик на дереве. Извинился, что долго не отвечал на его зов – просто не мог рисковать, поскольку воображаемый народ заподозрил неладное. Предупредил, чтобы Кристофер соблюдал крайнюю осторожность, если увидит дурной сон, поскольку дурные сны означают, что поблизости рыскают воображаемые людишки – хотят дознаться, известно ли тебе про их сторону. А потому, если сон окажется по-настоящему страшным, надо тотчас же выскакивать из кровати и бежать на улицу.

На асфальте она тебя не тронет.

– Кто?

– Лучше тебе не знать. Не хочу, чтобы она тебя разыскала.

Тогда Кристофер позвал славного человека с собой на эту, реальную сторону, но тот сказал, что пойти не сможет. Дела не пускают. Напоследок славный человек взъерошил ему волосы и затворил дверь.

В тот же миг холодный воздух опять наполнился запахом сахарной ваты. Кристофер вернулся в свое тело, поджидавшее на реальной стороне. Тормоз Эд придерживал открытую дверь штаба.

– Пошевеливайся, Крис, – сказал он. – Время уже к шести. Мы опаздываем.

– Точно, – подтвердил Майк. – Нужно бежать на площадку.

– А то снова под домашний арест посадят, – добавил Мэтт.

Вместе с ребятами Кристофер вышел из домика. Последним. Захлопнул дверь, словно крышку гроба над воображаемым миром. А потом спустился на землю по небольшим брускам, похожим на молочные зубы. На нижней ветке белел пластиковый пакет.

И улыбался.

Потому что был не один.

– Кристофер, идти сможешь? – забеспокоился Мэтт.

– В каком смысле?

– У тебя кровь из носа идет.

Кристофер утер нос рукой. Подержал в поле зрения вздернутые пальцы, как заячьи уши, и увидел на них кровь.

За эту способность…

За эту способность… надо расплачиваться.

– Ерунда. Все нормально. Вперед.

А сам опустился на колени, чтобы чистейшим белым снегом смыть с лица кровь.

– Кристофер, да ты никак уснул? – спросила мама.

Ее голос вернул сына к настоящему. Сколько прошло времени, Кристофер не знал, но мама уже долистала детский альбом до самого конца.

– Ничего подобного, – запротестовал он.

И попросил маму вернуться к началу, чтобы еще разок просмотреть старые фотографии. Только они могли унять зуд у него в голове.

А каким образом – непонятно.

Глава 37

Эмброуз открыл детский альбом.

Был час ночи. В комнате царило безмолвие. Распахнув окно, он стал слушать, как на улице падает снег. Едва различимо. У кого глаза не закрыты марлевой повязкой, тот бы и вовсе ничего не услышал. Но Эмброуз – другое дело. На землю перьями падали тяжелые, сырые хлопья. Кто был сам не свой до снега, так это Дэвид. Господи, до чего же его младший братишка любил играть на снегу.

Эмброуз не выпускал из рук детский альбом.

Ему вспомнилось, как Дэвид упрашивал, чтобы он взял его с собой на поле для мини-гольфа. «Подрасти сперва, мелкий». Но Дэвид брал измором. Вот и в том случае он добился своего. Они вместе пошли кататься на санках. Дэвид нацепил свою любимую шапку. Вязаную, с эмблемой питтсбургских «Стилерсов» и с желтым помпоном на макушке. Дело было еще до «Безупречного приема»[50], когда «Стилерсы» громили всех подряд. Но Эмброуз выиграл эту шапку в парке развлечений «Кеннивуд» и подарил младшему брату. Тот с ней не расставался. Как и с бейсбольной перчаткой, купленной для него Эмброузом. Запах бейсбольной перчатки не спутаешь ни с чем.

Эмброуз встал.

Он вспомнил катание с крутого берега на поле для мини-гольфа. От ветра у них раскраснелись щеки – стали цвета яблока, которое так напугало Дэвида, когда он смотрел «Белоснежку». Катались они весь день, снег забивался Дэвиду в варежки, и у него уже саднило запястья. Когда они шли домой, у Дэвида под носом намерз ледяной ком. Родителей не было дома, и Эмброуз разогрел два готовых ужина в затянутых фольгой контейнерах, с горошком и неаппетитным картофельным пюре. Братья уселись перед телевизором и стали смотреть, как «Стилерсы» сливают игру «Медведям».

– Козлы «Стилерсы», – вырвалось у Эмброуза.

– Козлы «Стилерсы», – повторил Дэвид.

– А ты язык придержи. И шапку снимай, когда есть садишься.

Дэвид сдернул выношенную шапку «Стилерсов» и расплылся в улыбке, когда старший брат взъерошил ему волосы. С годами Эмброузу становилось все труднее припоминать подробности, касавшиеся младшего братишки. Но какие-то детали крепко-накрепко врезались в память.

Шевелюра Дэвида.

Эмброуз не мог забыть ее цвет. Не то чтобы черный. Не то чтобы каштановый. Идеально послушные волосы: никакая стрижка не могла их испортить. Как-то раз мать отрезала у Дэвида завиток волос и поместила на первую страницу его детского альбома. Локон гордо занял свое место рядом с крошечным роддомовским браслетом с надпечаткой д. олсон. Здесь же – контуры младенческой ладошки и ступней. Прядочка волос и браслет были прикреплены к странице клейкой лентой, пожелтевшей от времени.