Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии

И для церковной проповеди, и для аристократической куртуазной культуры в Средние века был характерен призыв к самоконтролю, к размеренным и полным достоинства движениям. Монастырские уставы и наставления для послушников призывали к умеренности (modestia или temperantia) в жестах. Доброму христианину не следовало вести себя подобно комедианту-гистриону, безумцу или одержимому. А различные сочинения, призванные воспитать доблестного рыцаря или добродетельного принца, противопоставляли courtoisie (учтивость, сдержанность и благородство, свойственные людям знатной крови) дикости и грубости, которые присущи деревенщине и в целом низшим сословиям.

Проповедники, которых искусствовед Майкл Баксандалл назвал «мастерами визуального перфоманса», должны были воздействовать на сознание паствы не только силой слова, но и экспрессивными жестами, способными передать публике необходимый эмоциональный настрой. Однако и от красноречивого пастыря требовалась умеренность. В середине XIV в. английский доминиканец Томас Уэйлис в трактате «Наука сложения проповедей» писал о том, что «проповеднику надобно всячески избегать телесных порывов и необузданных движений; не пристало ему ни резко задирать голову, ни опускать ее, ни вертеть ею вправо-влево с неприличной быстротой, ни расставлять ладони, словно желая обнять Восток и Запад, ни вдруг сцеплять их, ни разводить слишком широко руки в стороны, ни вдруг сводить их. Доводилось мне видеть проповедников, превосходных во всем прочем, но так метавшихся из стороны в сторону, будто бы дрались они с кем-то на шпагах или обезумели настолько, что опрокинулись бы вместе с кафедрой, не будь вокруг удерживавших их людей»[771]. Многие из тех порывистых жестов, которые Уэйлис считал недостойными для проповедников, в позднесредневековой иконографии были типичны для грешников – и в первую очередь для палачей Христа.

Кроме того, их нередко изображали со спины в столь резком развороте, что зритель мог увидеть только край щеки, или в такой позе, что лицо было закрыто рукой, плечом или оружием (II.4.2)[772]. Человек без лица для средневекового искусства, с его стремлением показать персонажей и предметы с такого ракурса, при котором они были полнее всего видны, всегда оставался редкостью. Иногда можно прочесть, что со спины представляли только негативных и демонических персонажей. Это, конечно, преувеличение – в разные века можно найти святых, ангелов и даже самого Бога, которые были повернуты к зрителю спиной.

В одних случаях это было продиктовано композиционными задачами (как рассадить 12 апостолов вокруг круглого стола?); в других – стремлением показать невидимость и неизобразимость Бога (ведь он не явил свое лицо пророку Моисею[773]); в третьих – сюжетной и эмоциональной логикой сцены. В Штутгартской псалтири Христос, которого бичуют римские воины, развернут к колонне. Зритель видит только его спину, покрытую кровавыми рубцами. Богочеловек измучен и унижен. Но сцены, где его лицо скрыто, оставались огромной редкостью[774].

С XIV в. (для краткости можно сказать после Джотто) художники, не теряя связи со средневековой символикой, стали все реалистичнее воспроизводить трехмерное пространство и живой визуальный опыт. На изображениях, помимо основных персонажей, декораций и символов, значимых с точки зрения сюжета, появилась «массовка»: сочувствующие или злорадствующие зрители, прохожие и люди, вообще не связанные с основным действом. Их присутствие придавало городским сценам – например, Въезду Господню в Иерусалим или Шествию на Голгофу – правдоподобие и масштаб. Если позы и жесты ключевых персонажей определялись сюжетом и иконографической традицией, то при изображении толпы было больше свободы, а в ее реакциях и позах – (продуманной художником) спонтанности[775].

Если в многолюдной толпе, собравшейся поглазеть на Христа, несущего крест, кто-то вдали стоит, почти отвернувшись или вовсе спиной к зрителю, это не обязательно что-то значит. Однако, если так поступают персонажи, которые важны для сюжета и/или изображены на первом плане, это, вероятно, уже не попытка запечатлеть движение людей в его случайной непредсказуемости, а негативный знак[776]. Если в сцене Тайной вечери спиной к зрителю сидят сразу несколько апостолов – это просто композиционный прием, а если один Иуда – маркер его отверженности, противопоставление остальным (II.4.3, ср.: II.4.4)[777].

II.4.2. Бичевание Христа. Оба истязателя одеты в юденхуты, а лицо одного из них скрыто.

Часослов. Брюгге. Середина XIII в.

Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. 14. Fol. 12v

II.4.3. Тайная вечеря. Иуда, единственный из апостолов, отсажен на противоположную сторону стола и сидит спиной к зрителю.

Зерцало человеческого спасения. Ок. 1440 г.

St. Gallen. Kantonsbibliothek. Vadianische Sammlung. Ms. VadSlg 352/1–2. Fol. 29