Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии

В базилике Сент-Мадлен в бургундском городке Везле (ок. 1120–1140 гг.) есть капитель, которая давно привлекает внимание историков. На ней огромный орел похищает юношу, а за ним стоит демон со вздыбленными волосами, который растягивает руками рот и, подобно бесам на других капителях в храме, высовывает язык (II.4.28). Эта сцена иллюстрирует античный миф о Ганимеде – прекрасном сыне троянского царя Троса, который очень приглянулся богу Зевсу/Юпитеру. Тот, оборотившись орлом или отправив на землю своего орла, вознес юношу на Олимп. Там похищенный стал его возлюбленным и виночерпием на пирах богов. В греческом и римском искусстве сам громовержец или его птица нежно поднимают Ганимеда в небеса, где ему уготованы вечная юность и радость чувственности. Однако на капители, созданной в XII в., от этого языческого апофеоза не осталось и следа. Вознесение превратилось в кошмар, в котором огромный хищник в клюве уносит кричащего пленника.

Дело, видимо, в том, что средневековые авторы порой использовали эту историю в своих диатрибах против содомии, особенно среди клириков и монахов. В ходе монастырских реформ XI–XII вв. многие предостерегали о том, что юные послушники и мальчики, «пожертвованные» родителями в монастыри (так называемые «облаты»), могут пасть жертвами взрослых иноков-совратителей[836]. Петр Дамиани в середине XI в. даже посвятил сексуальным порокам духовенства специальный трактат под названием «Гоморрская книга» (Liber Gomorrhianus). Он утверждал, что клирики, которые вступают в противоестественную связь со своими духовными детьми, по сути совершают инцест. И даже совокупление с животными не так чудовищно, как однополый секс, поскольку в первом случае грешник губит только самого себя, а во втором обрекает на гибель душу того, кого соблазнил[837].

Чтобы показать, кому служат хищники-содомиты и что их ждет на том свете, скульптор, вырезавший капитель в Везле, превратил Ганимеда в жертву хищнической атаки. В отличие от античной иконографии, юноша изображен вниз головой – как Люцифер и другие ангелы-мятежники, низвергнутые с небес в начале времен, или как грешники, которые падают в преисподнюю. Кроме того, бургундский мастер ввел в сцену фигуру демона, которого, конечно, не могло быть в античных версиях сюжета. Его присутствие, видимо, должно было напомнить монахам Везле, что ждет тех, кто соблазняет юношей. Растягивая себе рот и показывая язык, бес то ли радуется тому, что сумел устроить такой страшный грех, то ли задирает монахов, которые могли его видеть, выходя из церкви[838].

II.4.28. Похищение Ганимеда. Капитель в церкви Сен-Мадлен в Везле (Франция). Ок. 1120–1140 гг.

II.4.29. Слева: Жан де Ваврен. Сборник хроник Англии. Англия. 1471–1483 гг.

London. British Library. Ms. Royal 15 E IV. Fol. 295v

Справа: Псалтирь. Северо-Восточная Франция. 1270–1280-е гг.

Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. 46. Fol. 72

II.4.30. Сатирический диптих. Нидерланды. Ок. 1520 г.

Liège. Collections Artistiques de l'Université de Liège

В XIII в. многие из странных персонажей, населявших «окраины» романских церквей, перекочевали на поля рукописей – в мир книжных маргиналий. Появились там и знакомые нам гримасы (II.4.29 слева)[839]. Откроем Псалтирь, созданную в 1270–1280-х гг. для некой знатной дамы. На листе, открывающем текст 52-го псалма («Сказал безумец в сердце своем: „нет Бога“), в инициале „D“ изображен звероголовый мужлан с огромной дубиной. Он гонит Христа, который, обернувшись к нему, идет в противоположную сторону. На нижнем поле, под строками „Все уклонились, сделались равно непотребными; нет делающего добро, нет ни одного“, мы видим человека с такой же дубиной. Он одет в высокий шутовской колпак с бубенцами, скалится во весь рот и двумя руками растягивает его края (II.4.29 справа). Тут маргиналия явно соотносится с текстом и с иконографией инициала. В нем изображен безумец, отвергающий Бога. В ту эпоху он часто представал как сумасшедший с бритой головой и с дубиной в руках либо как шут – в колпаке, разноцветной одежде и с жезлом-маротом. Здесь же в инициале мы видим дикаря, преследующего Спасителя, а на полях – шута-нечестивца, который агрессивно скалится в сторону читателя[840].

Изображения персонажей, которые, растягивая себе рот, скалятся и показывают язык, вероятно, были далекими отголосками античных образов Горгоны Медузы, о которых мы уже говорили. Уже в архаическую эпоху в Греции ее устрашающие личины со свирепым взором, громадной растянутой пастью, свирепым оскалом и торчащим языком использовали как амулеты. В любом случае в христианском контексте этот жест постепенно превратился в инструмент глумления, а потому на исходе Средневековья стал вездесущ в сценах Страстей[841].

фига: защита и агрессия