Воображала

Она горько-горько плакала, словно об утраченной жизни, и мне это показалось странным.

— Да, — сказала я осторожно. — Все здесь чудесно выглядит. Почему тебя это печалит? Разве тебе не нравятся красивые вещи?

— Нравятся, — сказала она сквозь слезы. — Но мне их жалко. Если вещь красивая, это значит, что когда-нибудь она поглотит ее.

Мне стало неловко, неуютно и даже жутковато. Большие глаза Ретики с длинными, как лапки насекомых, ресницами смотрели на меня с грустью и каким-то запредельным знанием того, что будет. Я улыбнулась.

— Но сегодня мы можем не думать об этом, милая. Давай лучше подумаем, где Кассий?

Ретика приложила длинный, тонкий от перенесенного ей голода палец к губам, потом вскочила с кресла и подалась к окну.

— Так вот же он!

И даже тон ее мне не понравился. Я выглянула в окно, оно выходило на главную площадь Делминиона, смыкавшуюся с морем с другой, не подходящей для отдыха стороны. Пять длинных и каменных дорог пристани тянулись к горизонту, словно площадь была ладонью, а они — пальцами. Четыре императорских дворца разных эпох, ныне отданные городу как достопримечательности, сжимали площадь в кольцо, по краю которого завтракали в ресторанах и термополиумах туристы.

Кассий гонялся за голубями, словно десятилетний мальчишка, с восторгом и жестокостью. А потом я заметила, что в руке у него преторианский клинок, и что три белоснежных голубя уже нашли свой приют в фонтане.

Я глубоко вздохнула, стараясь справиться с раздражением, а потом сказала:

— Ретика, дорогая, пойдем вниз и возьмем Кассия на завтрак.

Мы спустились на лифте, мне казалось, что сейчас я кинусь на Ретику или разобью зеркало, настолько я была зла. Я вышла из холла, не ответив на приветствие управляющего. Кассий выкрикивал ругательства, устремляясь за голубем с ловкостью, которой не ожидаешь от подростка.

— Кассий, — сказала я. Оружие его сияло ярко, это означало боевой задор. Он, предсказуемо, не услышал меня. Я видела, с каким отвращением смотрят на Кассия туристы, и что к нему уже направляются двое полицейских.

— Кассий!

Он снова проигнорировал меня, и только когда я дернула его за рукав прежде, чем он обезглавил очередного голубя, Кассий развернулся ко мне. Его клинок оказался у моей ключицы. Я испугалась, но после. Прежде всего я подумала: еще секунда и остался бы шрам. Навсегда.

— Да, моя императрица! — сказал он с каким-то совершенно взрослым ерничаньем.

— Погаси клинок.

Я обернулась и увидела, что полицейские, идущие к нам зажгли свое оружие.

— Нет нужды в оружии, господа. Это ребенок, он бы не сделал мне ничего.

Этот ребенок убил мужа моей сестры. Только об этом никто не знал.

— Все в порядке, моя императрица?

— Да, я успокою его. Спасибо за бдительность.

Люди с любопытством взирали на нас, я слышала, как щелкают фотоаппараты. Наверняка, мой стыд будет видим на каждой из этих фотографий — щеки, по ощущениям, раскраснелись, однако контролировать свой голос я могла.

— Кассий, нам пора на завтрак.

— А что я такого сделал? Эти голуби ведь не граждане Империи! Может, я решил восславить своего бога, поохотившись. Может быть, я праведник!

— Восславляй своего бога там, где это поймут правильно.

Он вдруг засмеялся, смех у него был громкий и хрипловатый, как лай молодого пса.

— Праведник, — повторил он с клоунским, громким хлопком. А потом подмигнул мне.

— Ведь какая теперь разница, да?

Я посмотрела в фонтан. В чаше плавали три обезглавленных белоснежных голубиных тельца и три головы. Вода была розовой. Обезглавленные птицы в прозрачной, розовой, как кварц, воде. Зрелище даже показалось мне красивым.

Я снова посмотрела на Кассия и Ретику. Он размазывал кровь по брюкам, а она грызла ноготь на большом пальце.

Мне в компанию достались подростки с большими проблемами.

— На завтрак, — сказала я. И, по возможности с достоинством, вошла в отель. Кассий следовал за нами, и в холле я остановилась.

— Надеюсь, ты ничего не забыл.

— Я забыл раскаяться!

— Ты забыл помыть руки, — холодно сказала я. — И сменить одежду.

— А твой муж забыл сменить мне мозги взамен перегоревших!

Я хотела было что-то ответить, но мой взгляд скользнул по стене над стойкой регистрации, за которой стоял администратор. Я удивилась, почему вчера ничего не заметила. А, может быть, вчера еще и нечего было замечать.

Над стойкой висел портрет сестры с черной, траурной лентой. Я помнила день, когда рисовали оригинал — сестра сидела в гостиной, ее волосы мягкими волнами спускались на плечи, а полуулыбка делала лицо светлым и нежным. Она позировала с необычайным терпением, а в перерывах пила ягодное вино, и я кормила ее фруктами. Художник был молодой, глаза у него горели от предвкушения славы и удивления, что императрица выбрала его, и иногда сестра смотрела на него с любопытством и желанием, чем только распаляла его вдохновение. Картина вышла чудесной.